— Откуда ты ее знаешь?
Она изучает меня взглядом какое-то время, а затем говорит:
— Сначала ты скажи.
— Она снимает у меня жилье.
Ее глаза распахиваются.
— Вот дерьмо.
И все сразу встало на свои места.
— Прости, но… просто это… — Она встряхивает головой. — Поверить не могу, что она пошла на такое.
— Какое? — Я в недоумении смотрю на нее.
Она достает еще одну сигарету, уже не спрашивая разрешения. Ее рукав открывает небольшое тату на запястье. Маленькие ангельские крылья. Она перехватывает мой взгляд.
— В память об отце. Как эпитафия.
— Но он все еще жив.
— Брось, это не жизнь.
А тату — не эпитафия. Тату — это нечто другое. И это нечто почему-то внушает дискомфорт.
— Так или иначе, — она закуривает и глубоко затягивается, — мы познакомились с ней год назад. Когда она меня нашла.
— Нашла тебя? Кто же она?
— Она моя сестра.
— Ты помнишь Ханну Томас?
Секундочку… А затем я вспоминаю. Ну конечно. Блондинка. Подруга Девушки с Карусели. Дочь полицейского. И разумеется…
— Да, я помню. Это та девушка, которую изнасиловал Шон Купер. Она забеременела.
— Вот только он ее не насиловал, — говорит Никки. — Это все вранье. Шон Купер не насиловал Ханну Томас. И не был отцом ее ребенка.
— А кто тогда? — Я ошеломленно смотрю на нее.
Она смотрит на меня, как на идиота.
— Да ладно, Эд. Пораскинь мозгами.
Я пытаюсь пораскинуть. И тут до меня доходит.
— Это твой отец? Твой отец ее изнасиловал?!
— Не делай вид, что удивлен. Все эти протестующие были его личным маленьким гаремом. Группиз. Они поклонялись ему, как рок-звезде. А папа… Что ж, давай просто скажем, что человек — раб своей плоти и все такое.
Я пытаюсь это переварить.
— Тогда почему Ханна солгала и сказала всем, что это был Шон Купер?
— Потому что мой отец велел ей это сделать. И потому что ее отец не смог бы прикончить пацана, который и так уже мертв.
— А ты как узнала об этом?
— Услышала, как они ругались однажды ночью. Они думали, что я сплю. Точно так же они думали, когда трахались.
Я вспомнил тот вечер, когда увидел Ханну Томас у нас в гостиной.
— Она приходила к моей маме. Была очень расстроена. Мама ее утешала. — Я снова улыбаюсь. — Удивительно, как легко можно засунуть все свои громкие принципы куда подальше, когда речь заходит о твоей жизни и твоем ребенке.
— Вообще-то она была настроена оставить ребенка. Это мой отец хотел от него избавиться.
— Он хотел, чтобы она сделала аборт? После всего? — недоверчиво спрашиваю я.
Никки приподнимает бровь:
— Удивительно, как легко можно засунуть свою веру куда подальше, когда речь идет о твоем ублюдке и твоей репутации.
— Вот козел. — Я встряхиваю головой.
— Ага. Тот еще.
Мой мозг мучительно пытается осознать все это.
— Так, значит, она все-таки родила ребенка? Почему я этого не помню?
— Потому что вся их семья переехала. Ее отца перевели, или что-то в этом роде.
А затем на отца Мартина напали, так что он ну никак не мог выйти с ними на связь.
Никки стряхивает пепел в пепельницу — та уже выглядит как логотип с антиникотиновой брошюры.
— И вот прошло тридцать лет, и на моем пороге появилась Хлоя, — продолжает она. — Я до сих пор не знаю, как она умудрилась меня найти. Она сказала, что ее мать — Ханна и что мы с ней — сводные сестры. Я ей сначала не поверила. Велела ей убираться. Но она оставила свой номер. Я не собиралась ей звонить, но… Не знаю, может, мне просто стало любопытно. Мы решили пообедать вместе. Она принесла фотографии, и они убедили меня, что она говорит правду. Мне она даже начала нравиться. Напомнила меня саму.
«Наверное, поэтому она и мне понравилась», — подумал я.
— Она сказала, что ее мать умерла от рака, а с отчимом у нее отношения не складывались. Это тоже вызвало симпатию. Мы встретились еще несколько раз. А затем она сказала, что ей пришлось выехать из квартиры и она не может найти жилье. Я предложила ей какое-то время пожить у меня.
— И что было дальше?
— Ничего. Три месяца мы хорошо уживались. Даже слишком хорошо.
— А потом?
— Однажды вечером я пришла домой. Хлои не было. Дверь в ее комнату была открыта… На столе стоял ноутбук.
— Ты рылась у нее в комнате?
— Формально это была моя комната, и… Не знаю, я просто…
— Вторглась в ее личное пространство.
— И хорошо, что вторглась! Я узнала, что она пишет обо мне. О меловых человечках. Обо всех нас. Как будто ведет какое-то расследование.
— Для чего?
— Кто знает.
— А она это как-то объяснила?
— Скажем так, у нее не было такой возможности. Я заставила ее убраться вон в тот же вечер. Она сказала, что и так собиралась уехать, потому что нашла работу в Эндерберри.
Она тушит вторую сигарету и делает большой глоток кофе. Ее руки едва заметно подрагивают.
— Давно это было?
— Девять или десять месяцев назад.
Как раз в то время она неожиданно объявилась на моем пороге и благодарила за то, что я предоставил ей жилье.
Ветер гуляет по набережной. Я поднимаю воротник куртки. Это просто ветер. Вот и все.
— Если вы не виделись столько времени, почему случилась ссора в магазине?
— А об этом ты откуда знаешь?
— Именно так я и выяснил, что вы знакомы. — Я хмурюсь. — Погоди, а как ты узнала, где она работает?
— В Эндерберри не так уж много мест, куда могла бы устроиться девушка вроде Хлои.
И правда.
— И еще я захотела навестить ее, потому что получила письмо.
Мое сердце пропускает удар.
— И там были меловой висельник и мелок?
Она смотрит на меня:
— Откуда ты…
— Я тоже получил такое. И Гав. И Хоппо… и Майки.
Лицо Никки темнеет.
— Так, значит, она отправила нам все эти письма?
— Она? Ты думаешь, это Хлоя прислала нам все эти письма?
— Ну конечно! — вскидывается Никки.
— А она это подтвердила?
— Нет. Но кто еще мог?
