— Что ты называешь маленьким подарком? — покосившись на живой мрак, преодолевший уже почти половину расстояния до ложи, недоверчиво прищурился маг, точно знавший, что мало этот жулик не запросит.
— Одну из рабынь, любую, — скромно потупился ифрит. — И я поделюсь с тобой бесценным знанием.
— Кого он называет рабыней? — безразличным голосом поинтересовалась обретшая наконец возможность разговаривать Дарочка, которую Летуана предусмотрительно утянула в сторонку от занятых истинно мужскими делами магистров.
— Кого же еще, — едко усмехнулась алхимичка, — если, кроме нас, тут никого нет?
— Ты так же умна, как и прекрасна, яхонтовая, — маслено заулыбался ифрит. — Надеюсь, хозяин решит расстаться именно с тобой. Колючие цветы мне давно не по нраву.
— Даурбей, — вежливо попросила Лета, стараясь не смотреть на бесчувственного мужа, к которому ее тянуло, как пчелу к варенью, — не забудь, пожалуйста, забрать Рандолиза у этого наглеца, прежде чем размажешь его по стенам этого цирка.
— Ты уже по нему соскучилась? — усмехнулся маг, лихорадочно перебирая в уме сотни способов выхода из безнадежной ситуации, которые его память хранила именно на такой случай, и не находил ни одного, стоящего внимания.
— Не успела, — отозвалась алхимичка и кровожадно усмехнулась. — Просто мечтаю провести над ним серию опытов.
— Не нужно опытов, — дернула плечиком Дарочка, — а то я разлюблю алхимию. Лучше отдайте его Извергу, он и сам с ним отлично расправится. Сделает черным рабом… будет служить вам вместе вон с тем бычком в красных штанах.
— Ты кого пытаешься оскорбить, несчастная? — взрыкнул ифрит, и его круглые глаза начали наливаться кровью.
— Зря ты его задела, — огорченно прошипел Даурбей, отлично знавший, что вовсе не за добрый нрав заключали маги древности своих коллег в различные сосуды.
— Кео! — выкрикнула Дарочка, рассмотрев злобный оскал придвинувшейся к ней рожи размером с тазик.
— Что? — не понял магистр и смолк, обнаружив невероятное зрелище.
На плече принцессы сидел самый настоящий кеори с уже прорезавшимися крылышками. Он был одет в пышное розовое платьице и походил на Дарочку синими глазками и расцветившими личико узорами.
— О-о-о… — узрев малыша, потрясенно выдохнул ифрит и тотчас, молитвенно сложив на груди огромные кулачищи, пискляво заныл: — Пощади, великолепная, обманулся, совсем отстал от жизни, тысячу лет в медной банке, не вели наказывать, сам исправлюсь…
— Ответь Даурбею на его вопрос, — мгновенно нашлась Летуана, сразу сообразившая, что осмелел ифрит вовсе неспроста. И далеко не по глупости.
— Слушаюсь, прекраснейшая! — с пылом, как самый вышколенный лакей, ответил узник лампы и преданно вытаращил на Даурбея мгновенно ставшие узкими и подобострастными глазки. — Убить очень трудно, в нем много силы. Но оно и само сдохнет от солнца часа через два, если не получит жертву.
— А если получит? — проницательно прищурился Даур.
— Уйдет в свои миры, но прежде скинет все сути пожранных жертв.
— Это как? — не поняла Дарочка. — Души, что ли?
— Не души, прекраснейшая, — кротко опустил глазки ифрит. — Магические сути. Неодаренных людей и животных он тоже ест, но воспоминаний о них не сохраняет, а вот сути магов бережет, как жадина — кучи золота. Из них он черпает знания и дополнительный резерв, и чем больше магов съест, тем мощнее. Но и платит за них не скупясь. Выбрасывает разом столько энергии, как хороший источник.
— Отлично, — хищно потер руки Даур и скомандовал: — Летуана! Вот тебе портал в мой дом, берег на крайний случай. Бери Дарочку и уходите, мы тоже скоро придем.
— Ты меня за кого принимаешь? — покосившись на еле дышащего мужа, холодно осведомилась алхимичка. — За дурочку, у которой на уме только камушки и наряды? Я магистр алхимии и никуда не пойду, пока не буду уверена, что вы добили эту гадость.
— Никто его добивать не собирается, — прикрикнул маг и насильно втиснул ей в руки амулет. — Пусть идет в свой мир. Ну? Послушай хоть раз умного мужчину, женщина!
— Я тут ни одного глупого не вижу, — едко усмехнулась Дарочка. — Но если всех слушать, так и будешь всю жизнь ходить черной рабыней. Мы остаемся и уйдем только все вместе.
— Какие женщины! — закатил глаза ифрит. — Богини! Как я мог так ошибиться? И куда смотрели мои старые глаза?
— Твои хитрые глазки еще многого не увидели, но все впереди, — зловеще пообещал Даур, глянул вниз и резко скомандовал: — Бросай!
— Кого? — медлил ифрит.
— Того, кто в твоих лапах.
— Осмелюсь небольшой совет, мой наимудрейший хозяин, зачтешь за провинность. Если твоя светозарность не знает, сколько магов поглотил живой мрак, то лучше пробудить твоих друзей. Если они, конечно, таковыми являются. Человеческому разуму трудно принять больше пяти сутей, можно сойти с ума или проникнуться манией величия.
— Буди, — мгновенно принял решение Даурбей. — И поскорей.
— Слушаю и повинуюсь, алмаз несравненной мудрости. Заодно, пока они просыпаются, и камушки с жертвы успею собрать в твою сокровищницу.
— Как-то это слишком мерзко, — помрачнела Летуана. — Человека — и в жертву.
— Иного выхода нет, яхонтовая роза райского сада, — умудрился сидя склониться в низком поклоне ифрит. — Или мгла ест твоего врага, или твоих друзей.
— Мужа и братьев, — тихо добавил Даурбей.
— О! — снова сделал круглые глаза раб лампы. — Некоторые женщины так ненавидят мужей и родичей, что готовы променять их на врагов?
— Особенно если мужья постарались сделать все возможные ошибки и глупости, чтобы заслужить эту ненависть, — горько пробормотал очнувшийся Изрельс и тяжело поднялся на ноги.
— Неправда, — вспыхнула от несправедливости этих слов Летуана. — Ненависти не было. Никогда, даже на секунду. Было обидно, плохо и холодно, но ненавидеть тебя я не смогу никогда.
— Богиня! — Черная рожа ифрита расплылась в сладчайшей улыбке, а его глазки стали совсем узкими щелочками, из которых лился мечтательный свет. — Бесподобная, преданная и мудрая, таких на руках носить нужно.
— Сейчас меня самого кто бы унес, — огорченно фыркнул Изрельс. — Но ты совершенно прав, черный. Она именно такая, и если даст мне еще одну попытку, то буду везде носить на руках.
— Мне казалось, я ее уже дала, — негромко проворчала упрямо стоявшая у стены Летуана, и магистр, хоть и с трудом, но сумевший наконец-то добрести до нее, заключил любимую в крепкие объятия.
Вернее, почти повис на ней, но Лета уже держала наготове стаканчик с каким-то зельем и смотрела на мужа с такой нежностью, состраданием и преданностью, что все отвели взоры.
— Слава всем богам, эти помирились, — буркнул Кадерн, и не пытавшийся подняться с лежащего на полу ковра, из которого они выбрали всю энергию. Потянулся, заглянул в лицо брату, тихо поинтересовался: — Ты как?
