Та аж зарделась и вдруг неожиданно робко спросила:
– Доктор, а я смогу стать врачом?
Я задумался. А почему, собственно, и нет? Тем более, как я слышал, ходят разговоры об учреждении университета на Елагином острове. И ответил ей:
– Ирина Андреевна, вообще-то, как вы, наверное, заметили, у нас много женщин-врачей, и весьма неплохих. Моя начальница, Елена Викторовна Синицына, например – лучше нее у нас никого нет. Но придется много учиться, сначала наукам и только потом медицине.
– Доктор, зовите меня просто Ирэн… Я согласна! Поверьте мне, я упорная, и, надеюсь, не глупа.
– Хорошо, Ирина, – давайте называть вас по-русски – дерзайте. Мы организуем курсы базовых знаний для «крестовоздвиженок». А из тех, кто справится с ними, потом будем готовить врачей.
И я пошел переодеваться, после чего написал в историю болезни про ход операции и на пару с Николаем Ивановичем проследовал на «галерку». Так мы прозвали бывшую кают-компанию, – когда я осмотрел, что именно сделали наши умельцы, то невинно заметил, что если операционная – это театр, то ассистенты – это партер, а то, что за окном – галерка. Николай Иванович даже заулыбался тогда, что было на него не похоже, и название прижилось.
Теперь же нас встретили аплодисментами. Приятно было, что более дюжины врачей ловили каждое мое слово о ходе операции, после чего посыпались вопросы. Потом один из них, благообразный остзейский немец по фамилии фон Эшенбах, сказал мне:
– Юрий Юрьевич, простите нас за скепсис и наше к вам отношение. Вы очень хороший врач. Прошу вас, причем, как я полагаю, не только от своего имени, если вам не трудно, заново начать ваши лекции? Мы будем вам за это очень благодарны.
Все врачи согласно кивнули, подтверждая слова фон Эшенбаха. Ну что ж, подумал я, времени не так много, но, глядишь, чему-нибудь я их научу.
5 (17) сентября 1854 года. Река Березина у Борисова Поручик Евгений Львович Коган, журналист и артиллерист
В отличие от Левы Зайдермана, у меня никаких проблем с восстановлением воинского звания не было. Я недавно крестился и иудеем не считался, несмотря на внешность и происхождение. К тому же у меня есть боевые награды за службу в Чечне в начале 2000-х.
Родился я в Северной Пальмире, на берегах Невы. Мой отец, Лев Михайлович (урожденный Моисеевич) Коган, после аспирантуры в одном из известных питерских вузов не вернулся в родную Одессу, а пошел работать в профильное КБ. Во время обучения он познакомился с моей мамой, крымчанкой из Евпатории, закончившей другой питерский вуз и ставшей искусствоведом.
Семья наша была дружная – родители, старшая сестра и я. Сначала мы жили в однокомнатной «хрущевке», но потом папе, как ведущему конструктору, выделили четырехкомнатную квартиру в новом кирпичном доме. Мои самые ранние воспоминания детства связаны с лесом в паре сотен шагов от дома, куда я сначала ходил гулять с мамой, а потом и сам. А лето я обычно проводил у бабушек: половину лета в Евпатории, половину в Одессе.
В Одессе я подружился с сыном старшей папиной сестры, моим кузеном Фимой Рабиновичем. Каждый вечер он учил меня то наукам, то тому, как правильно работать руками. Эх, если б моя мама знала, что ее сын еще в шестилетнем возрасте умел и сверлить, и выпиливать, и даже дрова колоть… А еще мы с ним ходили купаться. Именно «дядя Фима» – так я его называл, учитывая нашу разницу в возрасте – научил меня плавать. С фонариком заходили мы в мрачные одесские катакомбы, фотографировали красоты города и окрестностей «жемчужины у моря» дяди Фиминым старым фотоаппаратом «Зоркий»…
Фиму призвали в армию, и больше я его никогда не видел. Зато мне пришло целых четыре письма от него, где он рассказывал про своих сослуживцев, которых он называл «лучшими людьми в мире», про прекрасные горы, где он служил, про россыпи звезд на южном небе… А потом я увидел впервые в жизни, как плачет отец. Я спросил у него, что случилось, и он ответил:
– Фима умер.
Много позже я узнал, что он не умер, а погиб. Фима служил не на территории СССР, как мы думали, а в Афганистане. У тети Милы, его мамы, в память о нем остались его орден «Красной Звезды» и медаль «За боевые заслуги», а также какая-то афганская награда. И письма от его друзей; мне запомнилось письмо некоего Юры Черникова, написавшего, что Фима спас ему жизнь, а он, увы, не смог спасти Фиму, когда того смертельно ранило. Я все хотел спросить у Юрия Ивановича, не тот ли он Юра Черников, который был Фиминым сослуживцем, но робел, ведь Черников – довольно распространенная фамилия.
Я закончил школу с золотой медалью и пошел в СПбГУ на факультет журналистики. Но как только мне стукнуло восемнадцать, решил, что если дядя Фима не отсиживался в тылу, то и мне этого делать нельзя. И, взяв «академку», пошел служить в армию.
В конце девяносто девятого года я оказался в Чечне. Только служил я, в отличие от дяди, не снайпером, а оператором-наводчиком САО «Нона». Хорошо ли, плохо ли, не мне решать, но я это дело любил и подумывал даже остаться в армии «контрабасом» – контрактником. Но когда я написал об этом родителям, то получил не одно, не два, а с дюжину писем, где меня упрашивали передумать и восстановиться в университете.
Я сдался и вернулся домой, живой, без единой царапины, зато с парой наград. И по окончании университета получил аж цельного лейтенанта запаса, а не младшего, как другие.
После смерти родителей я переехал в Москву и пошел работать на RT. Однажды я узнал про старшего брата моего деда, которого, как и меня, звали Евгением, который крестился и стал священником, а потом был расстрелян вместе с другими священнослужителями на Бутовском полигоне. Еще в Чечне я стал задумываться о вере – на войне нет атеистов, и теперь, когда я не боялся никого огорчить, то решил, что пора креститься. А крестными моими были Ник Домбровский и приехавшая из Владивостока моя старшая сестра, Зоя.
Именно Ник уговорил меня пойти с ним в поход на «Смольном», заявив, что это, мол, его первый самостоятельный выход, и ему нужен хороший оператор. Так я и очутился в прошлом, где мое лейтенантское звание, вкупе с выслугой лет, превратилось в полноценный чин поручика.
А десятого сентября по новому стилю мы выступили по Березинскому маршруту – несколько пароходов, набитых оружием, боеприпасами, бочками с горючими под охраной морпехов Хулиовича и финскими «охотниками». В центре каравана шел «Денис Давыдов», на котором был мой кубрик, который я делил с одним из офицеров-морпехов.
Эх, подумал, я, сюда бы вместо меня Машеньку! А то ей пришлось идти в Крым на допотопных пароходах без всякого комфорта. Но подразумевалось, что я пойду по волжскому маршруту, а там комфорта было бы еще меньше, чем по Королевскому каналу… Поэтому Ник и решил взять Машу с собой.
После нападения на первый караван «грянул гром», и «мужик перекрестился». Все пароходы срочно вооружили пулеметами, АГСами, а в небе днем кружили беспилотники. Но все прошло без происшествий, разве что несколько раз «Давыдов» едва не застрял между узкими берегами каналов. Сегодня вечером мы наконец узрели на горизонте Борисов. Теперь, даст Бог, через неделю с небольшим мы вступим в бой с врагом в Крыму.
