Этот знак мне приколола сама императрица Александра Федоровна, являющаяся Орденомейстером ордена. Награждение проводилось келейно, поэтому для него было выбрано небольшое, но, наверное, самое красивое помещение дворца, еле-еле вмещавшего в себя всех гостей, включая великую княгиню Елену Павловну и самого императора. Малый крест ордена Святой Екатерины был самой большой наградой, которую могла получить дворянка не королевских кровей в Российской империи. Я пыталась возразить, что я не из дворян, но царица шепнула мне, что погоны капитана гвардии дают мне потомственное дворянство. А на мой вопрос о взносе в двести пятьдесят рублей, который должна заплатить каждая новая награжденная, она ответила, что, мол, так как я отказалась брать какие-либо деньги за лечение, то эти деньги она уже внесла за меня, а также передала определенную сумму на возглавляемую мною медицинскую кафедру Елагиноостровского университета: «Поверьте мне, Елена Викторовна, это самое малое, что я могла сделать». В голове моей бродила шальная мысль: «Вот сейчас я проснусь, и карета моя превратится в тыкву…»
Но вместо этого последовал торжественный ужин в обеденном зале дворца. Я вообще-то люблю хорошо поесть, тем более я не толстею, как весила пятьдесят шесть килограмм, когда вышла замуж, так и вешу ровно столько же, даже после двух детей (эх, где они, бедные, сейчас!). Но так вкусно я не ужинала ни разу. Единственное, что немного выбивалось из общей гармонии – все вина были полусладкими или сладкими, согласно моде середины XIX века.
Я сидела между императрицей и цесаревичем Александром Николаевичем, попеременно разговаривая то с одним, то с другим. Но больше всего меня радовали влюбленные и даже немного шаловливые взгляды, которыми обменивались царственные супруги.
А началось все так. Вчера с утра меня пригласили в Зимний дворец, где мне – в числе прочих – торжественно присвоили (или, как здесь принято говорить) – поздравили с новым званием. Ведь, когда мы стали частью Гвардейского флотского экипажа, то нам, военврачам, как и морским пехотинцам, оставили армейские звания. И оказалось, что моему званию капитана соответствует чин штабс-капитана гвардии. «Прямо как из какого-нибудь «Адъютанта его превосходительства»», – подумала я. Но теперь личным распоряжением императора некоторым из нас были присвоены внеочередные звания – по словам царя, за особые заслуги. После церемонии Николай подошел ко мне и сказал:
– Госпожа капитан, – он улыбнулся, вспомнив нашу первую телефонную беседу с ним. – Елена Викторовна, моя супруга прислала мне радостную весточку о том, что вы победили ее болезнь, и что завтра вы едете в Царское Село на финальное обследование.
– Именно так, ваше императорское величество. Конечно, я буду наведываться раз в месяц или, если будет нужно, и почаще – все-таки если мы и победили саму болезнь, то последствия ее будут ощущаться еще долго. Но речь уже идет о восстановлении организма.
– Елена Викторовна, а не составите ли вы мне и их императорским высочествам компанию в нашей поездке? Мы все равно завтра едем в Царское Село, и сочли бы за честь, если бы вы присоединились к нам.
– Благодарю вас, ваше величество. Я с радостью приму ваше приглашение.
– Да, и не забудьте взять с собой парадную форму.
Я удивилась, но не придала этому особого значения. И сегодня утром за мной прислали карету, которая доставила меня к Царскосельскому вокзалу. Императорский вагон оказался роскошным, но не аляповатым – удобные диваны, столики, картины… В числе пассажиров были сам царь, великие князья Александр и Константин и великая княгиня Елена Павловна, в платье с крестом с бантом – Большим крестом ордена Святой Екатерины, о чем мне на ухо шепнул сам Николай.
Поезд в Царское Село шел чуть больше часа. Я в вежливой форме отказалась рассказывать Николаю про состояние его супруги, сказав, что даже я не вправе раскрыть врачебную тайну, но присовокупив, что попрошу разрешения у нее и тогда доложу ему все подробно. Я испугалась, что навлеку на себя царственный гнев, но император улыбнулся и ответил, что он ценит мое отношение к своим обязанностям, и ушел с сыновьями в курительную комнату. А Елена Павловна вдруг начала дотошно расспрашивать меня про Елагиноостровский университет и про мою кафедру; но поезд вскоре прибыл на Царскосельский вокзал, и я убежала к своей пациентке, пообещав великой княгине вернуться к этой теме в ближайшее время.
Оказалось, что Саша Бошман уже сделала как анализы, так и флюорографию, так что мне осталась роль разве что главврача – задать пару вопросов после того, как все сделали подчиненные. Но я констатировала, что мы и правда сумели победить болезнь, которая в XIX веке считалась неизлечимой. Правое легкое уже почти в полном порядке, и даже левое, на восстановление которого я в начале лечения и не рассчитывала, показывало явные признаки улучшения. Что я и доложила царю с дозволения его супруги, после чего меня неожиданно позвали в Янтарную комнату, попросив надеть парадный мундир.
А на следующее утро меня пригласили на приватный завтрак к императрице. Моя пациентка с улыбкой ответила на мой вопрос о царе:
– Государь просит его извинить за то, что он не смог попрощаться с вами лично – еще до рассвета он отбыл в Москву вместе с великим князем Константином. А цесаревич и великая княгиня Елена Павловна вернутся в Петербург сегодня днем. Мой сын поручил вам передать, что и он, и великая княгиня надеются на ваше общество на обратном пути в столицу.
24 (12) сентября 1854 года. Черное море, борт ДК «Денис Давыдов» Старший лейтенант Особой службы Гвардейского флотского экипажа Самохвалов Константин Александрович
«Ветер весело шумит, судно весело бежит». До сих про помню, как я декламировал эти строчки в детском саду, старательно выговаривая букву «р». Конечно, нашему «Денису Давыдову» ветер особо и не нужен, но бежал он – даже, скорее, летел – весело над синим-синим морем. В воздухе носились чайки, а из иллюминатора были видны кувыркающиеся в волнах дельфины. И казалось – нет никакой войны, ни погибших и раненых при Альме, ни тех, кто бросился в самоубийственную контратаку в Камышовой бухте, ни защитников Балаклавы.
Но кресты на Альминском и Братском кладбищах, у храма Петра и Павла и у храма Двенадцати апостолов в Балаклаве, напоминают нам о всех, кто, как их потомки во время Великой Отечественной, отдали жизнь за свою Родину. Причем не только русские – среди погибших греки, немцы, татары, армяне, и аландские шведы, и даже поляки… И умерло бы намного больше, если бы не Саша Николаев и не врачи, которые не сочли ниже своего достоинства поучиться, по Сашиным словам, «у молокососа с монгольской физиономией», а публикации в «Севастопольских вестях» и рассказы его пациентов и их родственников не сделали его кумиром местного населения. Даже прибытие врачебного отряда во главе с Николаем Ивановичем Пироговым и Юрой Черниковым не смогло затмить Сашиной славы, тем более что русских пациентов для них почти не осталось, и лечат они в последнее время почти одних только военнопленных, а также гражданское население.
А вчера нас с Ником и с Пашей Филипповым вызвал Хулиович и сказал:
