Тогда он стал их просматривать. Польдина вспомнила о стаканчике спиртного и сигаре, и Софи спустилась за ними вниз. Матильда же наконец вспомнила о пальто. Впрочем, мсье Жони, важничая, и в пальто вальяжно расположился на диване. Три женщины ждали, что он скажет.
— Это интересно? Это действительно нечто стоящее?
— М-м-м… М-м… М-м-м…
Из-за сигарного дыма он щурил глаза. Прошел час, но мсье Жони был еще в мастерской, а поскольку вот-вот должен был раздаться звонок, Польдина, взглядом задав вопрос сестре, сказала:
— Я знаю, что вы холостяк, и поэтому позволю себе пригласить вас пообедать с нами, без всяких церемоний…
Впервые за много лет за столом сидел посторонний человек. Элизу послали в подвал за бутылкой бургундского, и мсье Жони выпил вино практически один.
— Вы понимаете… Мне трудно это объяснить вам… Тем более что мистики непостижимы… А насколько я могу судить, Верн был средневековым мистиком, который случайно забрел в наши дни…
Жак холодно слушал мсье Жони. Польдина внимательно наблюдала за ним, а Матильда сидела, склонив голову и поджав губы.
— Мне не хотелось бы вводить вас в заблуждение… Если вы позволите, я прочту его тетради… И тогда я, разумеется, смогу высказаться более категорично…
— Его картины представляют какую-нибудь ценность?
— При условии, что их разрекламируют, да… Что касается его идей, то если он решил идти до конца…
В тот вечер мастерской выпала редкая удача увидеть, как в ней собрались все, в том числе и посторонний человек, хранитель музея.
Мсье Жони по-прежнему держал в руке стаканчик коньяка и курил вторую сигару, которую без малейших колебаний ему предложила Польдина. Откинувшись назад, он читал, кивая головой, кривил рот, улыбался, продолжая играть комедию, в то время как другие, все — кроме Женевьевы — обитатели дома, сгрудившиеся вокруг него, застыли в ожидании.
— Неплохо!.. Неплохо!.. Любопытно… Э-э! Э-э!.. Удивительно…
Он вновь попросил показать ему картины, поскольку захотел подольше посидеть на диване. Кроме того, ему нравилось приказывать Софи:
— Отойдите немного… Вот так… Наклоните картину назад… Хорошо… Не двигайтесь…
— Что вы об этом думаете?
— Если вам будет угодно доверить мне некоторые из этих картин, а также тетради…
Даже не принадлежа к семье, было невозможно не почувствовать, как сразу воцарилось недоверие.
— …и если кто-нибудь из вас хочет вместе со мной поехать в Париж… Мы могли бы…
Под конец разговора воздух в мастерской стал сизым от дыма. Запах алкоголя так и бил в нос.
— Возможно, Софи?
— Вероятно, потребуется разрешение Женевьевы, — вставил Жак.
— Пойди спроси у нее…
Жак вошел к Женевьеве и начал пространно говорить, но она оборвала его:
— Ты хочешь показать картины папы?.. Но, Жак, ты же знаешь, что они плохие…
Женевьева столь простодушно сказала это, что Жак был шокирован. Он начал говорить о памяти отца, о посмертном реванше.
— Делай все, что хочешь… Мне все равно…
— Но это принадлежит тебе…
— Я же сказала тебе, что мне все равно.
Женевьеве хотелось поскорее остаться одной. Жак поднялся наверх к остальным и объявил:
— Она согласна!
Они еще немного поговорили и в конце концов решили, что послезавтра Софи поедет вместе с мсье Жони. Затем они спустились. Матильда закрыла дверь мастерской. Но ей пришлось вновь открыть ее, поскольку она забыла погасить одну из ламп, и пройти через шлейф дыма, тянущегося к окну.
Глава вторая
Приближалось Рождество. Внизу каменщики, словно глухие, били по одной из стен, в которой они должны были установить дверь. Матильда, в сердце которой болезненным эхом отзывался каждый удар, заканчивала наводить порядок в комнате дочери.
— Мать, ты не хочешь доставить мне большое удовольствие? — неожиданно прошептала Женевьева, уже несколько минут следившая за матерью взглядом.
— Я слушаю.
— Мне бы хотелось, чтобы ты купила мне ясли… Не обязательно большие или сложные… Но, главное, чтобы вокруг было много маленьких розовых и голубых свечек…
Матильда пообещала:
— Во второй половине дня пойду посмотрю…
У Матильды пропал всякий задор, и она напоминала человека, который вот-вот разболеется. Она равнодушно закончила работу, убедилась, что ничего не забыла. И тут Женевьева сказала:
— Мне интересно, мать, что вы будете делать, тетка Польдина и ты, когда я уйду…
Матильда вздрогнула и с удивлением увидела спокойные, излучавшие нежность, словно наполненные жалостью глаза девушки. Да, смысл этой фразы заключался в том, что Вьева жалела мать и тетку!
— Ты хочешь нас покинуть? — неловко пошутила Матильда.
— Ты прекрасно знаешь, что я хочу сказать. Разве нет? Тогда вы останетесь совсем одни…
— Вьева, не говори глупостей!
Но это не было глупостями, что они обе прекрасно понимали. Вот уже много дней подряд, когда Матильда входила в комнату Женевьевы, она не могла отделаться от чувства тревоги, смятения, которое, впрочем, делало ее поведение фальшивым и наигранным.
С нормальным человеком находишь общий язык. С ним можно разговаривать, притворяться, защищаться, наблюдать и лгать. Но что можно сказать о больной девушке, которая ничего и никого не ждет, которая равнодушно смотрит, как открывается дверь, и которая не сводит глаз с тех, кто ходит вокруг нее?
Но, по крайней мере, в последнее время у Матильды появилась тема для разговоров.
— Софи вновь поехала в Париж, но на этот раз одна. Все улажено. Мы сняли прелестный зал в пригороде Сент-Оноре. Выставка откроется 15 января.
Матильда удивлялась, почему Женевьева не реагировала, когда с ней говорили о творчестве ее отца.
— Мсье Жони написал предисловие к каталогу. Правда, он потребовал себе десять процентов от проданных картин. Если учесть еще те десять процентов, которые потребовала галерея, это составит двадцать процентов…
Женевьева грезила, улыбалась ангелам, возможно, отпущениям грехов, которые она сладострастно собирала, как щенок, прячущий кусочки хлеба в соломенной подстилке своей конуры.
— Иисус, Мария, Иосиф…
— Кажется, ты не захотела, чтобы в спальне висели его картины. Так мне сказал твой брат…
— Если ты настаиваешь, мать, я возьму какую-нибудь картину…
Она казалась такой отрешенной от всего, но тогда почему она вдруг стала угрожать: «Тогда вы останетесь совсем одни…»
Во второй половине дня заморосил дождь. Мостовые стали грязными. Плотная толпа собралась перед магазинами, которые в преддверии Рождества выложили на полки специфический товар. Матильда надела траурную вуаль, которая стесняла ее. Она не могла запретить себе постоянно думать о словах дочери.
