Мой взрослый маленький мальчик, как я хотела бы прижать тебя к груди…
Ему хотелось прочитать все, и в то же время ему было стыдно за свое вторжение и страшно, что его могут здесь увидеть.
В тот самый момент, когда эта мысль пришла ему в голову, он поднял голову, поскольку услышал шаги на тротуаре, и узнал силуэт Мишеля, направляющегося к двери.
Все произошло так быстро, что он застыл на месте и не успел понять, смотрел ли румын на окна, проходя мимо. Ему казалось, что это было бы естественно, Мишель мог сделать это почти машинально, но у него не оставалось времени на размышления. Ему еще повезло, что в комнате было темнее, чем на улице. Поэтому в одну сторону занавески просвечивали больше, чем в другую, но, возможно, снаружи все-таки бросалось в глаза светлое пятно его лица?
Дрожащей рукой он засунул письма в ящик комода, который осторожно задвинул, стараясь производить как можно меньше шума.
Невидимый Мишель стоял на пороге и искал в кармане ключ.
У Эли не было времени дойти до кухни; он вышел из комнаты, прикрыл за собой дверь, протянул руку к входной двери, которую распахнул в тот самый момент, когда Мишель протягивал к ней ключ.
У него был удивленный вид, и Эли пробормотал:
— Это вы стучали по почтовому ящику?
На противоположном тротуаре стояла лишь старушка, одетая в черное.
— Нет.
— Значит, мне послышалось…
Возможно, удивление Мишеля было вызвано взволнованным видом поляка? Эли никогда не умел скрывать свои эмоции. Обычно его выдавало раскрасневшееся лицо и пылающие уши. Иногда он начинал заикаться.
— Я дома один… — тихо произнес он и направился к кухне.
Эли слышал, как студент вошел в свою комнату, и ему показалось, что тот не закрыл дверь. На кухне Эли сел на свое место, схватил карандаш и сделал вид, что работает, хотя его рука по-прежнему дрожала, а в висках стучала кровь. Он не мог бы сказать, сколько прошло времени. Он даже не услышал, как открылась застекленная дверь, и вздрогнул, когда рядом раздался голос Мишеля:
— Я вам не помешаю?
Эли украдкой бросил на него взгляд. Румын не выглядел рассерженным. Зато сам он чувствовал себя неловко. Может быть, Мишель еще не открывал ящик комода и коробку с рахат-лукумом?
— Вы не возражаете, если я посижу немного с вами? Я вижу, что вы занимаетесь, но…
Вполне возможно, что он специально пришел пораньше, зная, что мадам Ланж не будет дома после обеда. С несколько натянутым видом он сел с другой стороны стола, на место Луизы.
— Вы здесь живете уже давно…
Эли постепенно успокаивался, и его глаза блестели уже не так сильно.
— Обещаете, что честно ответите на мои вопросы?
Он молча кивнул.
— С тех пор как я здесь поселился, мне кажется, что я всех стесняю. Это так неприятно, что уже на второй день я чуть было не отправился искать другой пансион.
Эли не решился его спросить, почему он этого не сделал. Он еще недостаточно овладел собой для этого.
На улице сгущались сумерки, скоро придется включать свет. Прямой профиль румына выделялся на фоне окна, возле которого он сидел, и Эли заметил его поразительное сходство с матерью, такое сильное, что в нем проскальзывало что-то женственное. Или же это было что-то детское? Его черные блестящие глаза были устремлены на собеседника с выражением искренности. Казалось, всем своим видом он говорил: «Мы сидим здесь вдвоем, и мне так хотелось бы открыть вам свою душу, попросить вашей помощи! Вы на три года старше меня. Вы знаете дом, людей…»
Но он произнес несколько другие слова. Со своим немного певучим акцентом он сказал:
— Все здесь так любезны со мной, может быть, даже чересчур любезны. Меня балуют, будто я какой-то особенный. Но меня это ставит в неловкое положение. Например, в полдень я один обедаю в столовой, словно меня за что-то наказали.
— Вас обслуживают отдельно только потому, что вы едите не то, что другие.
— Но я хочу есть то же, что и другие! И вечером также приносить свою коробку.
— Вы же попросили полный пансион.
— Потому что я не знал. Я думал, все так делают. Я не хочу отличаться от других, понимаете? И не решаюсь сказать об этом мадам Ланж, ведь она так старается.
Эли внезапно разозлился и не смог сдержаться.
— Потому что вы приносите ей прибыли больше, чем все мы трое, вместе взятые!
Это даже не было правдой. Точнее, это была лишь часть правды. Конечно, хозяйку интересовали деньги. Но в то же время в ее характере была потребность доставлять людям удовольствие, делать их счастливее, идти ради них на умеренные жертвы.
— Это правда? — тихо спросил Мишель, помрачнев.
— До сих пор у нее были лишь более или менее бедные квартиранты. Стан дает уроки гимнастики, чтобы оплачивать учебу. Даже мадемуазель Лола, которая здесь самая богатая, не может себе позволить полный пансион. Для таких, как вы, существуют другие пансионы.
— Мне хорошо здесь. Мне нравится моя комната, вся атмосфера дома. Я не хочу искать ничего другого.
Если бы он обнаружил бестактный поступок Эли, разговаривал бы он с ним столь же искренне?
— Я пришел к вам за советом. Как вы думаете, мадам Ланж рассердится, если я откажусь от специальных блюд и буду есть вместе со всеми?
— Она будет разочарована.
— Из-за денег?
— Да. И может быть, еще потому, что она гордится тем, что у нее наконец-то появился настоящий пансионер. Я слышал, как она рассказывала об этом соседке.
— И что она говорила?
— Что вы очень богаты и что ваша мать наверняка была в прошлом актрисой.
— Нет, она никогда не играла в театре. Значит, вы не советуете мне…
— Нет. Вам не следует ничего менять.
— И я даже не могу обедать на кухне вместе с вами?
Было бы очень просто все уладить, но Эли как раз этого не хотел, напротив, ему хотелось, чтобы румын оставался в доме чужаком.
— Вы можете с ней об этом поговорить. Но на вашем месте я не стал бы этого делать.
Впервые за все это время Эли осознал, что он завидует румыну. Он не смог бы объяснить, в чем именно. Ему не нравилось это чувство, но оно было сильнее его. Он добавил:
— Мадам Ланж с дочерью очень нуждаются в деньгах, которые вы им платите. И они довольно обидчивы. Если они почувствуют, что…
Он был удивлен, увидев, как расстроился его собеседник. Похоже, для Мишеля стало огромным разочарованием то, что он никак не мог сблизиться с остальными.
Его вопрос застал Эли врасплох:
— Я ведь вам не нравлюсь, правда? — И, поскольку тот не сразу нашелся что ответить, Мишель добавил: — Я чувствую, что вы не хотите быть моим другом.
