Нет страшнее картины хмурого одинокого пьяницы, что чокается с бутылкой, крутит туда-сюда пробку, выкрикивает пробка тосты, за окнами ночь, и нет спасения от этого электронного ада».
Он говорит: «Я научу тебя Родину любить.
Вот ты — интеллигент, то со слезой народ жалеешь, то боишься его, опять же, со слезой.
Из левого глаза у тебя ползёт слеза сострадания, а из правого — слеза испуга.
Так ты и живёшь, с мокрыми глазами.
Я тебе расскажу, что нужно для того, чтобы приникнуть к народу — меня об этом иногда спрашивают, и ответ у меня теперь наготове.
Настоящему русскому интеллигенту нужно для утверждения в этом качестве прийти в магазин и, заняв очередь, выйти на волю, в октябрьский промозглый воздух. Закурить „Беломор“ с дембельской гармошкой. Гармошку на папиросах я научу тебя делать, не боись.
— Эй, братан, — окликнут тебя. И ты поймёшь, что пока не сделал ошибок.
К тебе подойдёт сперва один, тщательно тебя осмотрев. Он спросит, нужен ли тебе стакан. Вместо ответа ты вынешь стакан из кармана и сдуешь с него прилипший мусор. Тогда подойдёт и второй — спросит денег. Надо, не считая, на глаз, отсыпать мелочь.
И вот тебе нальют пойла, оно упадёт в живот сразу, как сбитый самолёт.
— Брат, — скажет тебе первый, — сразу?
А ты ответишь, что занял очередь.
— Не ссы, — ответит второй и свистнет. Из магазина выйдет малолетка, ты дашь ему денег (уже по счёту) и он вынесет тебе полкило колбасы, черняшку, три консервные банки неизвестной рыбы и главное — то, что в стекле.
Торопиться будет уже некуда. Вы разольёте по второй и снова закурите.
Ветер будет гнать рваные серые облака, будто сварливые жёны — мужей. И в этот момент надо понять, что ничего больше не будет — ни Россий, ни Латвий, а будет только то, что есть — запах хлеба из магазина, гудрона из бочки и дешёвого курева. И ты будешь счастлив.
В этот момент проковыляет мимо старушка и скажет:
— Ну, подлецы.
И ты улыбнёшься ей.
Если соискатель сумеет в этот момент улыбнуться старухе, улыбнуться такой расслабленной улыбкой, после которой старушке даже расхочется плюнуть ему в залитые бесстыжие глаза — то, значит, он прошёл экзамен. Всё остальное: национальность, политические взгляды, ордена и пенсия — не важно, важна лишь эта улыбка русской небритой Кабирии, воспетой Венедиктом Ерофеевым.
А уж дальше плачь вдосталь — хоть правым глазом, хоть левым.
Потому как ты пьяный, и спросу с тебя никакого нет».
Он говорит: «Я люблю смотреть телевизор.
Дело-то стариковское, мне можно в этом признаваться. Это молодые сейчас нос воротят и не признаются.
А сами смотрят.
Сейчас им в свои компьютеры смотреть эстетичнее. А те, что с подвывертом хвастаются тем, что смотрят в окно.
Телевизор становится в глазах наших детей уделом плебса, нашим уделом то есть. Но ругать телевидение вообще — занятие зряшное, вроде как ругать молодежь.
Я и не ругаю.
Но вот меня что там удручает, в телевизоре-то, так это людоеды.
Потому как я был свидетелем прихода людоедов к нам.
Тогда, уже довольно давно, появились телевизионные шоу с выбыванием — они проходили и в замкнутых пространствах, и на фоне тропических морей с пальмами по краям.
Зрелища эти были людоедские.
В них, на пути к призу, персонажи постоянно кого-то едят. Причем этот кто-то — их товарищ. Вот они, персонажи шоу, собрались в круг под софиты, выбежала перед ними тетенька с металлическим голосом — и ну они друг друга жрать. С той же серьёзностью, что и пара зэков, прихвативших в побег собрата. Зэки, задурив голову молодому недоумку, жуют корм, который так и зовется — „корова“.
Зэки хотят жить, их ведёт по тайге угрюмый волчий закон.
А телевизионных героев зовет не „зелёный прокурор“, то есть — побег, а буржуазная морковка. Я верно это чую, член КПСС с восемьдесят пятого, с того времени, когда надежды были и крепка страна. Говорят, нам это всё американцы занесли, да только про настоящих американцев я ещё расскажу.
Может, какие и американцы, конечно, но — неправильные.
И вот я, старик, видел, как под разными софитами, за стеклом и в тех местах, где стёкол вовсе нет, участники едят друг друга. И это не радостное соревнование, а волчий лагерный закон — „умри ты сегодня, а я завтра“.
Неважно, что болтается перед участниками — миллион, ключи от квартиры, выгодный контракт, они добровольно жрут.
Жрут, жрут своих же.
И никому из этих людей внутренний голос не нашептывает ничего тревожного. Потому что игроки загодя отвечают на это: „меня — завтра, зато сегодня — я“.
Глянешь на какой-нибудь обитаемый остров — красота. А присмотришься — сидит там людоедское племя и жуёт кого-то под бананом.
Мне будут говорить, что людоедство — непреложное свойство популярности. Мне дети говорили, что это необходимый камень в фундаменте строительства светлого капиталистического завтра.
Ну, так я их понял, по крайней мере.
На это я отвечу, что очень популярный писатель, отнюдь не коммунист, живший в совершенно капиталистической стране, написал книгу о людях, что тоже живут на свежем воздухе и тоже неравнодушны к богатству.
Американцы они, по Аляске шуруют.
Как-то они переправляются по горной реке, обливаясь потом от страха, а потом переправляют своего случайного знакомого.
Тот, кому помогли, хочет вручить им за это пятьдесят долларов.
Но ему отвечают, что приехали в эти места, чтобы выколачивать деньгу из земли, а не из своих же товарищей.
Золото они там хотели искать.
Так я что скажу: вот это были правильные американцы. Эти американцы — настоящие коммунисты были, будь я помоложе вписался бы куда к ним, чтобы всех этих людоедов к ногтю привести.
Да не успею, конечно.
Только телевизор смотрю. Щёлк-щёлк, только там чавкают всё время».
Он говорит: «Есть знаменитая фраза. Её приписывают Хемингуэю — она есть у него в одном из романов. Но вряд ли Хемингуэй её придумал — отцов у хорошей фразы всегда много, а глупость — сирота.
Они стоят у окон роддома и вопят в окна: Шкловский и Ильф, Шолом-Алейхем и Жаботинский. Ну и этот американец, конечно.
Ну, понятно: вам стучат в дверь, вы открываете и видите пришедшего. Гость стряхивает шубу от снега, снимает огромную шапку, разматывает шарф и стягивает свитер. Наконец, он освобождается от сапог и распрямляется.
И вы видите — он дурак.
А вот с летним дураком всё иначе. Вам стучат в дверь. Вы открываете и видите — дурак пришёл!
