— Вы на самом деле пишете книгу об Аттиле?
— Еще не решил окончательно. А что?..
Она покачала головой:
— Тема не из легких. В нашей истории мало найдется такого, что поможет вам в поисках. Разве только если обратитесь к архивам.
— А для этого мне придется отправиться в Венгрию… или в Югославию. Именно это вы и предлагаете?
— Почему вы решили, будто я что-то предлагаю?
Танкред подался вперед над столиком, поймал ее руку и слегка сжал, хотя она и старалась ее отдернуть.
— В Париже как далеко вы намеревались зайти?
Она попыталась высвободить руку и воскликнула:
— Вообще никуда! Отпустите меня!
Танкред освободил ее руку.
— Вы пришли ко мне прошлой ночью. Намеревались вознаградить меня поцелуем?..
— Я думаю, что мы уже и так зашли слишком далеко, — произнесла Гелена, забирая перчатки и сумочку.
— Вы же еще не съели свой пирог.
— Яблочный штрудель не в диковину для австриячки.
— Австриячки без дома?
Уже вставая из-за стола, Гелена смешалась, затем вновь уселась.
— Мы можем говорить не переходя на… личности?
— Сильно сомневаюсь. Но здесь, на публике, вам ничего не грозит. У себя в номере такого гарантировать не смогу.
— Я не та, за кого вы меня принимаете, — свирепо заявила она. — Пожалуйста, поймите это раз и навсегда.
— Если я отправлюсь в Венгрию, то встречу ли вас там? Или в Югославии? Придете ли вы ко мне в отель?
— Вы никак не хотите отстать от меня, не так ли?
— А вы хотите, чтобы я отстал от вас?
Она первой опустила глаза. Наконец тихо ответила, вновь поднимая глаза:
— Возможно, нет. Не исключается возможность, что я влюбилась в вас.
— Думаю, вполне возможно, что я влюбился в вас, — признался Танкред в свою очередь. — Фактически, так оно и будет… если встречу вас еще раз или два. И что тогда нам делать?
— Такое, по-видимому, станет самым худшим для нас обоих.
— Множество людей влюбляются.
Она покачала головой:
— Этого не должно быть. Всю мою жизнь я ненавидела американцев… Ваш президент Вильсон — причина того, что мы утратили наш дом. Его самоопределение судеб народов сделало возможным образование Югославии. А югославы прихватили более сотни миль земли, на которую не имели никаких прав, ибо на ней никогда не проживали ни сербы, ни хорваты. Воеводина была Австрией по историческому праву. Она принадлежала Австрии с незапамятных времен.
— Президент Вильсон был идеалистом. Но вы что, так и собираетесь прожить всю оставшуюся жизнь, ненавидя американцев из-за Вильсона? И меня тоже ненавидите из-за президента Вильсона?
Выгнув брови, Гелена посмотрела на Танкреда:
— Я не думала о Вильсоне, когда вы целовали меня в Париже.
— Когда вы целовали меня, — поправил он.
— Вы не желаете оставлять мне ни единой лазейки.
— Думаю, нам следует поговорить об этом… там, где не будет ни официанток и ни множества других людей вокруг.
— Где, например?
— В моем номере в отеле.
— Я знаю, куда вы клоните. — Она покачала головой: — Нет, мистер Танкред, я не собираюсь посетить ваш номер в отеле… никогда больше.
— Нам же нужно еще поговорить.
— Что мы сейчас и делаем.
Он вздохнул, как бы сдаваясь:
— Ладно, мне нужно узнать чуть больше о вашем кузене, майоре Райзингере.
Крошечная морщинка пересекла ее лоб.
— Вы сказали нечто странное о нем прошлой ночью. О том, будто он говорил вам, что был монахом-траппистом.
— Во время войны я провел ночь в монастыре траппистов, в Нормандии. Ваш кузен знал это.
— В этом было что-то особенное?
Он смешался, а Гелена воскликнула:
— К каким я должна прийти выводам? Он заявился к вам спустя много лет и… и был убит у вас в номере. Между вами двоими, должно быть, что-то произошло?
— Именно над этим я и ломаю голову с прошлой ночи.
— И что ж вы решили?
— Не думаю, что вам это понравится.
— Если это что-то плохое о моем покойном кузене, мне такое, возможно, и не понравится, но шокирована я не буду. В конце концов, я наслышана о его делишках с СС.
Танкред кивнул:
— Я наткнулся на немецкий патруль, после того как покинул монастырь. Патруль направлялся в сторону монастыря… и теперь я точно знаю, что он нагрянул туда. Мне стало известно, что немцы убили восьмерых монахов.
Гелена содрогнулась:
— Еще одна история о зверствах, не так ли?
— Мне об этом поведал аббат монастыря. Один из троих, оставшихся в живых. Точнее, из четверых. Один монах сбежал.
— Мой кузен?
— Он утверждал, что был тем самым монахом, но я так не думаю. Мне кажется более вероятным, что он входил в патруль…
— Это еще надо доказать! — возразила Гелена.
— Я же предупреждал, что вам это не понравится.
Она медленно приходила в себя, но продолжала упорно держать глаза опущенными на яблочный пирог, который трогала для вида ложечкой.
— Полагаю, мне надо это принять.
— Есть сомнения?
— Вроде нет. Ну и что, если мой кузен был в том патруле?
— Может, поэтому он и убит.
— Пятнадцать лет спустя?
— Семнадцать. Это было в июне 1944-го.
— Вы предполагаете, что его убили за то, что он сделал с монахами в 1944-м?
— Не за то, что он сделал, нет. За то, что, возможно, забрал из монастыря.
— Я католичка, мистер Танкред…
— Мы же порешили на Чарльзе.
— Чарльз, я знаю о траппистах. Это бедный орден, его монахи приносят обет жить в бедности. Какие такие великие ценности мой кузен, а точнее, немцы могли взять в монастыре?
— Реликвии. Предметы, имеющие религиозную ценность… Монастырь ведь очень древний.
Гелена покачала головой:
— Как-то не вяжется. Отто был очень беден после войны. Мне неизвестно, как он жил, но я знаю, что для него настали трудные времена. Он… он занял у меня сотню марок два года назад, да так и не вернул.
— Он нагрянул ко мне в Париже, обвинил меня в краже из монастыря. Речь шла о древних реликвиях.
— Реликвиях… какого рода?
— Этого он не говорил. Я даже усомнился, а был ли он действительно в монастыре той ночью. Ведь если бы был, то знал бы, что я не покидал кельи, в которую меня поместили… никуда не выходил до самого рассвета. Если бы я даже знал о реликвиях, у меня просто не было времени их искать. Братья встают в два часа ночи. Брат Амбросий находился со мной в келье плоть до этого времени. Именно тогда он встал и отправился молиться в часовню.
