Сесть удалось, причем у окна, и я разглядывала сверкающий на солнце свинец реки. Дорога уходила под гору, в такие дни отсюда было хорошо видно противоположный берег: купол Миланейского собора, самого красивого собора Лигенбурга, ухоженные домики, и все пестроцветье бурлящего центра. За спиной остался прибрежный район, набережная и Новый город.
Так называется место, где живу я. Когда-нибудь, когда закончится стройка, здесь будет очень красиво. Здесь даже улицы не в пример широкие, не то что в центре. А пока что главное ходить осторожно и оглядываться, особенно мимо строительных штабелей, с которых постоянно что-то падает.
Иногда под ноги, иногда на голову.
На подходах к музею у меня пересохли губы, и я снова принялась их кусать. На этот раз сердце в груди устроило самую настоящую кантрель.
Надеюсь, Ормана не будет на открытии. Если верить Лине, он редко появляется на публике.
А если будет?
Эта мысль заставила еще раз остановиться перед служебным входом и пригладить волосы. А заодно посмотреться в зеркальце, которое достала из ридикюля. Глаза у меня были каждый размером с антал. Причем не с современный, а со старинный, которые в диаметре раза в два больше.
– Буду вести себя, словно ничего не случилось, – пообещала себе.
Пусть даже я ничего не нашла про магическую закорючку на запястье (ненормальный сон, о котором я отказывалась думать – не в счет!), пусть даже я по-прежнему ему должна… так, об этом сейчас лучше не думать. Об этом вообще лучше не думать!
С этими мыслями я шагнула в двери: сегодня здесь было не в пример многолюдно. В небольшом холле, который когда-то служил черным ходом, гудели голоса. Двое мужчин принимали у собравшихся пальто и шляпы, стоявший у конторки высокий бородач с бакенбардами бросил на меня быстрый взгляд.
– Мисс, вы, должно быть, ошиблись, – со снисходительной улыбкой произнес он. – Вход в музей с другой стороны, выставка откроется через два с половиной часа.
– Для гостей, – ответила я. – Я художница.
Мужчина вскинул брови, а потом заливисто рассмеялся.
– Забавная шутка.
«Это борода у тебя забавная», – подумала я, а вслух сказала, достаточно громко:
– Это не шутка. Мой сюжет представлен на выставке.
После этих слов в холле воцарилась тишина. Первым ко мне повернулся солидный мужчина, держащий в руках увесистую папку, за ним молодой человек, с которым он разговаривал. Взгляды обращались на меня один за другим, цеплялись за шляпку и ридикюль, скользили по волосам: недоуменные, изумленные, сомневающиеся.
– Женщина?! – раздался чей-то возглас.
Словно вместо меня в холл вбежала цирковая обезьянка в панталонах.
– Господа! Господа, прошу внимания! – Нас вышел встречать мистер Ваттинг. – Сейчас мы все пройдем в синюю гостиную для знакомства, где нам подадут чай. После чего перейдем в главный зал для предварительного разбора и обсуждения сюжетов.
– Мистер Ваттинг, здесь какое-то недоразумение. – Бородач оторвался от стойки, взглядом указывая на недоразумение, то есть на меня. – Мисс утверждает, что она выставляется…
– Это правда. – Кислым голосом директора музея можно было заквасить пару бочек капусты. – Мисс Руа сегодня выставляется, ее картину вы сможете увидеть на экспозиции.
После этого заявления взгляды стали откровенно колючими, особенно когда у меня приняли пальто и шляпку. Напряженная тишина давила на плечи, поэтому я их расправила и вскинула голову. Обвела взглядом присутствующих, среди которых затянулась немая сцена, и поинтересовалась:
– Может быть, уже пойдем? Очень хочется чаю.
В россыпи работ, глядевших со стен или установленных на мольбертах, я видела только ее. «Девушка» застыла прямо напротив меня, в центральной части экспозиции. Холст одели в раму, о которой я могла только мечтать: старинную, тяжелую, изъеденную зеленью меди без примеси позолоты. Я скользила по ней взглядом, повторяя каждый завиток. А что мне еще осталось делать?
К «Девушке» так никто и не подошел, со мной никто не горел желанием пообщаться. Многие художники были знакомы между собой, а мистер Ваттинг не горел желанием давать мне рекомендации. Он вообще не горел желанием видеть меня здесь, и за чаем ясно дал это понять. Всем. Искусствоведы обходили картину стороной, задерживаясь разве что для того, чтобы посмотреть полотна справа и слева, бросая на меня взгляды, исполненные скепсиса. Я же с ужасом думала о той минуте, когда выставка распахнет объятия для всех, и в открытые двери Музея искусств хлынут толпы людей.
Ирвин, Лина, Эби… Леди Ребекка и Миралинда.
Сейчас я уже сомневалась в том, что правильно поступила, оставив им пригласительные. Каждый равнодушный взгляд впивался в сердце кинжалом, каждое молчание заставляло сильнее сжимать холодеющие руки на ридикюле. Особенно когда у других полотен искусствоведы собирались группами, вступая в жаркие диспуты. От того, чтобы позорно разреветься или сбежать, останавливало только чувство собственного достоинства, а еще картина за моей спиной.
«Девушка» помогла мне перешагнуть через все свои страхи, решиться на нечто большее, чем лавочка на рынке, куда я относила свои работы, но она… оказалась никому не нужна.
Никому не нужна.
Наверное, это страх любого художника, разъедающий сердце и душу сильнее любого другого. Мой учитель, мастер Викс, говорил, что творчество заканчивается там, где начинается соревнование и зависть. Тогда я не понимала, о чем он говорит, но сейчас… Сейчас вдруг отчетливо осознала, как же мне хочется, чтобы рядом с моей картиной останавливались, спорили, выносили суждения. Пусть даже не всегда положительные.
Чтобы справиться с охватившим меня отчаянием, я решила прогуляться по залу.
Сцепив руки за спиной, переходила от одной картины к другой, пока не остановилась у зимнего сюжета. Пара стояла на мосту, над замерзающей речкой в объятиях заснеженных берегов. Удивительно уютный сюжет: мужчина держал девушку за руку, а она смущенно улыбалась. На кованых перилах устроилась красногрудая птичка с длинным хвостом. Кляксы снега, падающего с ветвей, украшали столбики и неровными погонами легли на пальто мужчины.
Напоминание о погонах пришлось очень некстати.
Ирвин…
Что он скажет, когда увидит «Девушку»?
– Поразительно нелепая техника, – донеслось из-за спины.
Обернулась на стоявших рядом мужчин. Один из них потирал гладковыбритый подбородок.
– Да, мазки неровные и краски разложены слишком просто, – заметил второй. Тот бородач, который назвал меня недоразумением. – Наверняка самоучка.
– Главный недостаток таких вот выставок – что на них лезут все, кому не лень. Пару раз мазнут кистью, и уже называют себя живописцами.
– Он же совсем не видит перспективу…
