Я терла себя мочалкой, пока не покраснела кожа и пока за дверью не начали стучать с требованиями освободить ванную.
Вернувшись к себе, даже не села за планы для Илайджи. Подхватив шарфик, бережно положила на подушку и устроилась рядом. Шелк клубился по грубой наволочке, стекая на покрывало. Подарок Ирвина пах пряностями и солнцем, а еще нежностью. Нежностью его прикосновений, нежностью его внимания, нежностью наших общих воспоминаний, которых никому не отнять.
Осторожно коснулась струящихся складок пальцами, погладила их и открыла пузырек со снотворным.
Как там сказал аптекарь? Пять капель?
Осторожно нанесла их на кожу и втерла легкими, массирующими движениями (так он посоветовал сделать, чтобы быстрее заснуть).
– Спокойной ночи, Ирвин, – прошептала, подтянув шарфик к себе.
И закрыла глаза.
2
Это был странный дом. Я совершенно точно в нем никогда не бывала, и уж точно никогда раньше не ступала по жестким, удивительно тихим половицам. Чувство было такое, что они поглощают звук моих шагов, зато сердце стучало в два раза громче, и так же оглушительно с губ срывалось дыхание. Здесь едва уловимо пахло свежим деревом и лаком, витраж под лестницей сверкал новыми стеклами. Блики от приглушенных плафонами светильников-артефактов падали в затемненные грани.
Перила под пальцами были теплыми, особенно столбики, которые венчали эти светильники. Я поднималась по ступенькам, с каждым шагом чувствуя себя все более странно. Поворот – и новый виток лестницы, уводящий наверх. Еле слышный шорох юбки, длинный коридор: здесь темнота обступала со всех сторон, только из-под приоткрытой двери лился уютный приглушенный свет. Я направилась туда, повинуясь непонятному притяжению, природу которого объяснить не могла. Толкнула дверь и оказалась в спальне: небольшой, похожей на мою комнату в доме виконта Фейбера.
Разве что моя была не такой темной: здесь преобладал темно-сиреневый, а еще серебро. Кровать с высокими столбиками, комод с застывшим над ним зеркалом, стул и ничего больше. Ни туалетного столика, какой принято ставить в комнатах леди, ни мужского секретера. Тяжелые фиолетовые портьеры стелились по полу, лаская его бархатом складок.
– А-а-ах! – стон был таким громким, что я вздрогнула.
Вздрогнула и замерла напротив распахнутой дверцы небольшой комнатушки. Я не заметила ее сразу, потому что она осталась за приоткрытой дверью, за моей спиной, когда я вошла. Небольшое помещение, вполне сносное, чтобы там разместить гардеробную, или превратить его в кладовку.
Стон повторился – глубокий, низкий, гортанный, больше похожий на длинный выдох или на крик. Помедлив, коснулась пальцами дверцы, раскрывая створки. Шагнула внутрь, и свет за спиной погас. Так резко, что я дернулась назад в комнату, и… уперлась ладонями в глухую стену. В тот же миг под ногами вспыхнула огненная полоска, от которой я отпрыгнула, как от змеи.
Отпрыгнула и медленно повернулась: она появилась из разреза дверей, возникших словно из ниоткуда. Сердце бешено колотилось, я неуверенно коснулась теплого дерева, и, повинуясь странному чувству, приникла к тоненькой щелочке. Чтобы увидеть мастерскую Ормана, утонувшую в приглушенном полумраке. Освещал ее только светящийся шар, паривший над мольбертом.
На кровати лежала девушка в маске, заведенные над головой руки стягивала веревка. Несколько раз обернутая вокруг тонких запястий, она крепилась мощным узлом. Вторая оплетала хрупкое тело лианой. Скользила по плечам и рукам, несильно перетягивала грудь, делая ее похожей на два небольших холмика. Узор растекался по девушке паутинкой, это было дико, и…
Красиво.
К щекам прилила кровь, когда я увидела сплетения на бедрах. И узелок, чуть пониже аккуратного треугольника волос. От этой картины потемнело перед глазами, а может быть, перед глазами потемнело от ощущения рождающейся внизу живота пульсации, которую хотелось продлить… или усилить. Пальцами.
Девушка кусала губы, и откровенно, бессовестно выгибалась. Сводила бедра, вжимаясь в бессильные подарить ей наслаждение веревки. С ее губ срывались бессвязные стоны, а тело плавилось на простынях, и жар его словно передавался мне. Да что там, каждое движение передавалось мне, я снова чувствовала веревку и отзывалась на ее прикосновения.
В мастерской неожиданно вспыхнул свет, и ночь превратилась в день.
А девушка… этой девушкой была я сама: рыжие волосы расплескались по подушкам, пальцы рук судорожно сжимались, когда она… то есть я, выгибалась на простынях.
Осознание этого заставило отшатнуться, зажимая руками рот.
Я отступала до тех пор, пока не наткнулась спиной на стену и не упала в пустоту. Падение оказалось недолгим и закончилось на кровати, в мастерской Ормана. Я снова была оплетена паутиной веревочного узора, как рыболовной сетью, а он склонялся надо мной, без труда удерживая заведенные над головой руки. Набалдашник трости коснулся моих губ, размыкая их.
– Соскучилась, Шарлотта? – глаза его потемнели, как грозовое небо. – Добро пожаловать в свой страшный сон.
– Нет, – прошептала я. Даже не сразу поняла, что вслух. – Нет-нет-нет.
А как же снотворное?
– Понимаешь ли, – Орман устроился на кровати рядом со мной, – снотворное может помочь тебе заснуть… и помешает проснуться. Но оно не помешает тебе видеть сны.
Набалдашник скользнул по ключице, остановившись у преграды веревки.
– Сны, не стесненные условностями и предрассудками.
Дернулась, но тщетно: пальцы на запястьях словно превратились в оковы, а хуже всего было то, что вырываться мне не хотелось. По краю сознания мелькнула мысль – и ради этого я заложила сережки? – но тут же растворилась в прикосновении набалдашника к напряженному соску. Это вышло так остро, что сорвавшийся с губ стон эхом отразился от стен.
Низкий, глубокий, порочный.
– Отпустите! – выдохнула я и закусила губу.
– Ты действительно этого хочешь, Шарлотта? – хриплые нотки в его голосе отозвались во мне диким, неправильным предвкушением.
– Да! – вытолкнула яростно. – Хочу, чтобы вы оставили меня в покое. Хочу, чтобы вы исчезли! Хочу, чтобы вас никогда не было в моей жизни!
– Очень жаль тебя разочаровывать. – Трость скользнула ниже, по животу. – Во сне у нас будет столько времени, сколько я пожелаю. А главное…
Набалдашник коснулся узелка между моих ног, и из груди выбило воздух.
– Тебе не грозит нарушение кровообращения, даже если этот сон превратится в вечность.
Он легко перехватил трость поперек шафта, давление на узелок пропало, а я едва не застонала от разочарования.
– Ненавижу!!! – процедила, когда снова смогла дышать. – Ненавижу вас! Ненавижу!
– Когда передумаешь, скажешь. А пока продолжим.
Набалдашник скользнул наверх. Медленно, легко, заставляя кусать губы и желать только одного – чтобы он вернул его туда, вниз. Холод металла и обжигающий узор веревки, сквозь незнакомые, будоражащие ощущения я пыталась сосредоточиться. Ведь если у меня однажды получилось войти в сон, должно же как-то получиться выйти! Представила комнату, свою маленькую мансарду, где засыпала, чтобы оказаться там, но тщетно. Музей искусств – тоже. Улицы Лигенбурга, кухню Фейберов – бесполезно. Да что там, я даже «одеть» себя не могла, опутанная сетями сна.
