Я поразилась насмешке, прозвучавшей в его голосе. Поразилась и разозлилась.
– Мастер Викс был чудесным человеком. Он научил меня всему, что я знаю, подарил мне возможность писать. Ничего плохого в том, что он посвятил свою жизнь обучению детей, я не вижу.
– Что хорошего в том, чтобы умереть в забвении?
– Вы ничего о нем не знаете.
– Ну разумеется. Никто не знает. И не узнает, смею предположить.
– Я всегда буду его помнить! – воскликнула, сжимая руки в кулаки.
Злиться, когда ты обнажена, как-то… противоестественно, но я злилась. Не просто злилась, мне хотелось высказать Орману все, что я о нем думаю.
– Только ты и будешь. И еще парочка-другая учеников, между делом, когда взгрустнется.
Задохнувшись, приподнялась на постели. Но прежде чем мне в голову пришел достойный ответ, Орман произнес:
– Сколько ты хочешь за «Девушку в цепях»?
От неожиданности замерла. Сама мысль о том, чтобы ее продать, показалась кощунственной, но ведь это разом решило бы мои проблемы. Не все, разумеется, но на время, что я буду искать работу, поможет оплатить жилье. Не голодать и даже выкупить подарок леди Ребекки, который достанется владельцу ломбарда, если я не найду деньги за пару недель. Даже если Орман мне предложит половину суммы, что предлагала герцогиня, даже если он предложит мне треть или четверть, это стало бы моим спасением. Но…
Продать «Девушку»?
Продать ее этому порочному, развращенному типу, привыкшему получать все?!
– Нисколько, – сказала я. – Эта картина не продается.
– В этом мире продается все.
Я спокойно посмотрела ему в глаза:
– Вы ошибаетесь.
Он приподнял бровь.
– Сто тысяч.
– Чего? – Я моргнула.
– Сто тысяч анталов, Шарлотта.
Слова во мне кончились. Как-то разом.
Сто тысяч анталов – сумасшедшие деньги, приданое Лины (она сказала по большому секрету) оценивали в сто пятьдесят. На них можно не только снять жилье подороже и безбедно жить несколько лет, на них я смогу открыть художественный салон. Свой салон, первый в Лигенбурге салон искусств, который будет содержать женщина. Салон, где я смогу выставлять свои картины без насмешек и снисходительных взглядов, без разворотов в сторону двери.
Не знаю, что было хуже – сама мысль о такой возможности или то, что я ее допустила. А может быть, моя заминка, отразившаяся в его глазах откровенной насмешкой. Стоило немалых усилий остаться спокойной и выдержать этот взгляд.
– Она не продается, – повторила я, откинувшись на подушки.
– Двести.
Всевидящий!
– Зачем она вам?!
– Для коллекции.
– Девушек?
Орман усмехнулся.
– А ты учишься кусаться, Шарлотта.
Сказал тот, кто одним ударом лапы может оторвать голову. То есть руки, конечно, но сути это не меняет.
– Это плохо? – приподняла бровь.
– Это чудесно. – Он пристально посмотрел на меня. – Я хочу твою картину, Шарлотта, потому что она уникальна. Таких больше нет. Подумай об этом.
На такое я даже не нашлась, что ответить. Орман вернулся к своему занятию, а я пыталась понять, что мне делать с его предложением. Расставаться с «Девушкой» не хотелось, ни за какие деньги, но… Есть ли у меня сейчас выбор? Идти к леди Ребекке, просить ее о помощи – и о какой? Если представить, что Орман не шутит, я могла бы…
Нет, об этом лучше не думать.
Нет, нет, нет!
Мы больше не разговаривали, но за время, что Орман меня писал, сделали несколько перерывов. Он выходил из мастерской, а я бродила по ней, разминаясь и представляя, что у меня может быть такая же. Такая же, если я соглашусь, приму его предложение.
Но что толку писать, если моих картин никто не увидит?
Художественный салон Шарлотты Руа станут обходить стороной, и уж точно никто не захочет там выставляться.
Надо признаться, отчасти Орман все-таки прав. Наверное, я бы не смогла как мастер Викс, всю жизнь писать только для себя или для ограниченного круга тех, кому можно показать свои сюжеты. Какой в этом смысл, если они не украсят ни гостиную, ни спальню, ни даже коридор. Если никто не взглянет, не улыбнется или не отметит вложенных в них чувств? Само по себе произведение искусства нелепо, любое, даже самое прекрасное – если оно сокрыто от людей.
Но есть ли у меня будущее после такой статьи?
Поднялась на второй этаж мастерской, где стоял шкаф с книгами по искусству. Здесь был и анатомический атлас Фериха Зильберта в двух томах, о котором я могла только мечтать. Огромные тяжеленные фолианты. Книги, посвященные разным техникам, дорогие, написанные на разных языках – вэлейском, маэлонском, на нашем.
Провела пальцами по корешкам, представляя, что точно такие же могли бы принадлежать мне. Подумала об этом – и снова разозлилась, еще сильнее. На Ормана с его предложением, на себя за такие глупые мечты. Ловушка красивой жизни захлопнется, не успею даже вздохнуть. Или…
– Моя библиотека к твоим услугам.
Вздрогнула и обернулась: Орман смотрел на меня снизу вверх. Точнее, с первого этажа на второй, положив руку на ленту перил.
– И та, что касается магии, тоже. Спускайся, Шарлотта. Продолжим.
И мы продолжали. До той минуты, пока он не отложил кисть.
Признаться, к этому моменту у меня перед глазами уже плавал хрустящий бекон. Не представляю, почему: никогда не была прожорливой, но то ли бекон оказался слишком вкусным, то ли организм от пережитых потрясений пытался оправиться таким вот экстравагантным образом.
«Как бы там ни было, милый, – сказала я ему, – придется потерпеть. Нам еще надо добраться до города, и…»
– Хочешь взглянуть?
Я замерла, как была: рука тянется за халатом, взгляд на натянутой привязи пристального внимания Ормана. Сама мысль о том, чтобы посмотреть на набросок, показалась обжигающе-острой.
Увидеть себя его глазами.
Такой…
Порочной, распутной, бесстыжей?
Полог замешательства рухнул в ту же секунду.
– Нет, – ответила решительно.
Не хочу я смотреть на… это.
– Как пожелаешь. Значит, пойдем обедать.
– Вы обещали меня отпустить после завтрака!
– Разве? Я обещал, что после завтрака тебе вернут одежду. Сегодня у меня свободный день, и я хочу основательно с тобой поработать.
Мои желания, конечно, в расчет не принимаются. Ну да ладно. Чем быстрее он закончит, тем быстрее я избавлюсь от долговой метки и его общества. И от наваждения, накатывающего в его присутствии. Мисс Дженни придется до вечера погулять, но к счастью, она умеет о себе позаботиться: пару раз приносила домой толстеньких крыс (их в Лигенбурге очень много), а однажды – придушенного голубя. Осознав, что добыча меня в восторг не приводит, перестала таскать их в дом. Несколько дней подулась за неоцененные усилия, а потом забыла. Что с нас, с людишек, взять.
