В полдень 20 апреля Наполеон попрощался со своей гвардией во дворце Фонтенбло. Используя возвышенные обороты, глубоко волновавшие солдат, он уже начал творить свою легенду:
«Старая гвардия! Я покидаю вас, я прощаюсь с вами. Я всегда виде.1 вас на дороге славы; вы никогда не покидали дорогу чести. Я доволен вами. Двадцать лет сражался я за Францию, за счастье милой родины но все державы Европы вооружились против меня, а часть армии предала свой долг. Сама Франция пожелала новой судьбы; с вами и с теми храбрецами, что сохранили мне верность, я мог бы три года вести во Франции гражданскую войну, но это было бы несчастьем и напрямую противоречило бы той цели, которую я себе поставил.
Будьте верны королю, которого Франция себе выбрала. Не покидайте милую родину, слишком долго страдавшую.
Не жалейте о моей судьбе, я всегда буду счастлив, если буду знать, что счастливы вы.
Я мог бы умереть, ничто не было бы мне проще, но я всегда буду идти дорогой чести. Я напишу о том, что мы с вами сделали вместе.
Я не могу каждого из вас прижать к своей груди, но я обнимаю вашего командира…»
И Наполеон отправился в путь.
Спустя неделю 28 апреля, в длинном письме, отправленном из Фрежюса, Шувалов объяснил, что успешно завершил свою миссию, но не умолчал о многочисленных трудностях, с которыми он сталкивался на протяжении всего своего пути:
«Из моего последнего датированного письма, присланного с руссильонской таможни, Вы, господин граф, могли узнать все подробности нашего путешествия. (…) В Балансе все население и войска носили белые кокарды; никто не кричал ни за, ни против; в двух постах оттуда, в Лориоле, мы обнаружили выстроенную бригаду с орлами и с генералом во главе: император остановился и поговорил с генералом Именно там мы узнали, что многие города Прованса плохо расположены к Наполеону, как и некоторые деревни. Я сам заметил это в деревне Оранж, которую мы проехали вечером. Несколько услышанных мною фраз заставили меня прийти к выводу, что нас ожидают трудности. В Авиньоне, куда мы прибыли рано утром 15 числа, притом, что мы не заезжали в сам город, но обогнули его, императора оскорбили по всей форме. (…) Тем не менее мы уехали без осложнений и прибыли в деревню Оргон поменять лошадей. Всеми завладела совершенно разнузданная ярость, и я уже опасался, что произойдет самая трагическая из всех катастроф; к счастью, генерал Коллер, г-н де Клам и я (…) смогли отбить натиск толпы. Что же до нас, то это был самый настоящий триумфальный марш; не смолкали крики “Да здравствует великий Александр, да здравствуют союзники, да здравствует Людовик XVIII”»
.
Вечером 20 апреля, того самого дня, когда Наполеон прощался с гвардией в Фонтенбло, царь писал своей сестре Екатерине. Выражая в своем письме искреннюю радость, он в то же время не приписывал себе никаких личных заслуг в достигнутом успехе; с точки зрения Александра, его триумф был ничем иным, как проявлением Божественной воли:
«Да будет тысячу раз благословенно Верховное Существо, со всеми бесчисленными благодеяниями, которое Оно соблаговолило излить на нас! Это превосходит любые, самые смелые расчеты! Наконец великая цель достигнута, и Наполеон не тиранит больше Европу и Францию; он уже отправился на свой остров Эльбу в сопровождении Шувалова и Коллера. Простите меня за столь долгое молчание, но мне не хватало физического времени. Надеюсь через две недели обнять Вас в Лондоне: Какая радость! Какое счастье! Меня приводит в восторг сама мысль об этом»
.
В середине апреля Александр I и князь Беневентский могли, казалось, насладиться своим триумфом: они покончили с Наполеоном, Бурбоны возвращались, либеральная революция началась. Но на деле этот триумф оказался недолговечным. «Либеральная эйфория» вскоре рухнула, а политический проект Талейрана, несмотря на поддержку со стороны царя, оказался под вопросом: для монархистов, окружавших наследника французского престола, не могло быть и речи о согласии на какую-либо конституцию.
Александр I, король и Хартия
В начале апреля барон де Витроль встретился с царем, чтобы рассказать ему о решительном отказе 57-летнего «Месье», графа д’Артуа, принять конституцию в каком бы то ни было виде. Граф Прованский и будущий Людовик XVIII поручил своему брату, самому младшему из братьев Людовика XVI, подготовить свое возвращение и восстановление власти династии Бурбонов. Граф д’Артуа сразу зарекомендовал себя сторонником решительного возвращения к абсолютной монархии. Позиция Александра по отношению к сторонникам графа, известным как «ультра», тоже была абсолютно непоколебимой: царь хотел во что бы то ни стало добиться, чтобы новая Франция, избавившаяся от Наполеона, приняла конституцию, которая обеспечила бы ей политический и социальный мир. Перед лицом твердости царя Витроль стал искать Компромисс. При поддержке британской дипломатии и в первую очередь Каслри эмиссар Бурбонов получил от Александра I и Талейрана дозволение вернуть графа д’Артуа в Париж и утвердить за ним звание королевского наместника, дарованное ему патентными письмами будущего Людовика XVIII. Кроме того, Витролю было обещано, что до прибытия графа в Париж не будет принято никакого решения о Конституции.
Успокоенный Витроль покинул Париж утром 5 апреля, а на следующий день прибыл в Нанси, где встретился с графом д’Артуа. Через два дня они отправились в путь и 9 апреля прибыли в Витри-леФрансуа. Там Витроль получил письмо от Талейрана, сообщавшее, что седьмого апреля, вопреки всем прежним заявлениям, Сенат опубликовал Конституцию. Документ за авторством узкого круга сенаторов (Траси, Эмери, Ламбрехтс, Лебрен и Барбе-Марбуа)
был составлен на скорую руку
, всего за три дня, с 3 по 5 апреля; шестого числа за него единогласно проголосовал Сенат, а седьмого — Законодательный корпус. Граф д’Артуа, оскорбленный до глубины души, был вынужден смириться с тем, что вступит в Париж без каких-либо официальных полномочий.
Сенатская конституция, вдохновленная либеральными принципами, дорогими сердцам Талейрана и Александра I, ставила целью вернуть политические права, пострадавшие при Империи, и в то же время ограничить власть будущего короля. Она вводила гражданские свободы, гарантировала свободу верований и прессы, а также неотчуждаемость национального имущества; устанавливала двухпалатный парламент, ограничивающий власть короля: король, согласно Сенатской конституции, должен был разделить законодательную власть с двумя палатами, министры были ответственны перед палатами, «которые каждое первое октября собираются по закону, без созыва со стороны короля и сами выбирают своего председателя»
. Кроме того, Конституция обращалась к могучим символам: статьи 2 и 29 были составлены так, что в центре политической системы оказывался народ. В самом деле, они заявляли, что «французский народ свободно призывает [а не возвращает] на трон Луи Станисласа Ксавье Французского, брата последнего короля». «Нынешняя Конституция будет представлена на одобрение французского народа. Луи Станислас Ксавье будет провозглашен королем французов сразу же после того, как он поклянется ее исполнять, и подпишет ее»
.
