Тревожное разноголосье мобильников пронизало звенящую тишину. Девушка с трёхлетним малышом на руках баюкает милым голосом растерянную даму, одетую в белый палантин. Дама кивает и трёт лицо носовым платком, вышитым розочками. От дрожи она не может удержать мобильник и сквозь тонкую бязь платка выплакивает и выкрикивает юной маме имена своих абонентов, которым срочно надо сообщить об аварии, о её тяжелейшем состоянии, о срыве нервов и головной боли. Девушка одной рукой прижала сына к груди, а другой держит блестящий серебром мобильник дамы в палантине и большим пальцем бегает по тусклому экрану. Малыш обнял маму за шею и теребит её волосы, собранные на затылке в тугой хвост.
Водитель пострадавшего джипа открыл глаза, когда два усатых мужика, перебрасываясь афоризмами ненорматива, дёргали его ремень безопасности, головку которого заклинило. Первый усатый, который особенно напирал, только что свернул гайку на ремне и уронил её в центральную стойку. По следам этого происшествия второй усатый выдвинул челюсть и разразился олимпийским гневом, от которого и впитал импульс пробуждения водитель пострадавшего джипа.
— Лера, — придушённым голосом произнёс воскресший водитель и дёрнулся к соседнему креслу.
— Всё… тих-тих, — сказал первый усатый и усадил воскресшего на место. — Сиди… Скорую вызвали. Мало ли…
Валерий сглотнул желчь в горле и ринулся на опустевшее место.
— Лера-а-а, — завопил он что есть мочи.
Второй усатый оказался крепче первого, здоровый простой мужик с рабочими руками. Он дёрнул воскресшего за ремень в джинсах и вдавил в кресло.
— Не скачи, дурны мусиць (дурной, что ли)? А позвоночник что? Сиди… зараз скорая…
Валерий на мгновение обмяк, и только рабочие руки усатого ослабили давление — выскочил пулей из своей двери, опрокинув второго усатого.
Когда Валерий вылетел из джипа, налитый свинцом водитель маршрутки вжал голову в плечи. Виновник подавился дымом собственной сигареты и раскашлялся, закрывая лицо ладонями. Он получил уже трёпку от двух усатых мужиков, особенно напирал второй, здоровый, который угрожал его закопать.
— Я бачыу, як ты за чырвонцам палез пад крэсло, ци пад пидали… бачыу! (Я видел, как ты за червонцем полез пад кресло, или под педали… видел!)
— И я видела, — отозвалась растерянная дама в палантине, — и вы за это ответите. Рисковать жизнью людей из-за десятки. — Голос её сорвался на визг и крик. — Сумасшедший!.. Вета, ты не представляешь, — голосом, насыщенным праведным гневом, ответила дама на звонок мобильного. После крика её руки обрели силу, и дама справилась с управлением своего телефона уже без помощи юной мамы. — Первый раз оставила машину и проехала на маршрутке, дерьмовой маршрутке, я скажу тебе… Юру? Ну что ты, разве это удобно? — взмахнула бархатной лапкой дама. — Конечно, я рада — пусть скорее! С Юрой мне спокойнее…
Взволнованные мурашики подхватили новую тему и обступили водителя и даму в палантине. Интерес к распятому на бетоне женскому телу погас в споре о том, какого всё-таки достоинства была оброненная водителем купюра. Мнения разнились. Сигаретный дым клубился над головами пострадавших.
А воскресший водитель джипа врос коленями в бетонную землю, склоняясь над не оплаканным ещё телом любимой женщины. Спина его согнулась, а лоб касается синего шёлка на спине новопреставленной.
Лера.
«Лера», — бормочут его губы, но до ушей не долетает звук. В голове стоит однотонный звон. Он склонил голову — кажется, ждёт утешения. «Что же ты? — своим глазам не верит он и молит: — Надо успеть… Что же ты?» Той ночью, последней их ночью, он вытащил её. И сейчас тоже… Она вернётся. Они умчатся на попутке прямо в ЗАГС. «Лера, что же ты?» — бормочет жених и обнимает тряпичное тело.
«Лера… Ты не оставишь суженого?»
Мурашики замерли в одно мгновение. Глаза их играют оттенками страха. Знает каждый — распятая на бетоне женщина выкупила чужие жизни за оброненную десятку.
Дама в палантине сбросила вызов и надела светонепроницаемые очки. В руках её, излишне холёных, перегруженных кольцами из цветных металлов, томится платочек в розочках. Она теребит его в такт своим мыслям, и в то мгновение, когда водитель джипа склоняется над погибшей, а пассажиры опять подступают к ней, платочек скручивается жгутом.
— Оставьте его, — требует дама у первого усатого, щёки её краснеют. Но мужик ухмыльнулся в ответ и опять взялся за водителя джипа.
Усатый дёрнул его за кожаное плечо:
— Пойдзем! Мертвяк она, пойдзем! — и тут же был послан Валерой в нокаут. Его подхватил второй усатый и грязно выругался.
— Зараз и вакол цябе мелом обвядуць, — пригрозил он товарищу и встряхнул его, как скомканное полотенце.
Свидетели так и не вмешались до приезда скорой. Только юная мать, прижимая к груди своего малыша, как встревоженная голубица, порхала над потерявшим рассудок водителем джипа. Слёзы одна за другой катились по её щекам и остывали на спине ребёнка, который руками и ногами вцепился в мать и всем телом прижался к её сердцу. Она то кричала, то шептала:
— Родненький, миленький, умерла она. Не вернёшь.
Дама в палантине не вынесла драматизма новой сцены и уселась на край обочины, закрыв голову руками, только кольца адским огнём блестели на солнце. За ней последовала большая половина команды мурашек. Усатые мужики контролировали водителя маршрутки, осыпая упрёками его повинную голову. Все уже устали.
Янович привык к распевному плачу над головой и даже в такт гладил волосы, Леркины шёлково-льняные волосы. И когда плач сменился влажными всхлипами, он напряг плечи и шею. В следующее мгновение руки врагов оторвали его от Леры и уложили на песок. Чья-то мокрая рука сдавила его запястье, и запахло спиртом. Дама в палантине склонилась над ним и говорит. Нет, не говорит — строчит, будто пулемёт. Янович не разбирает слов.
— Здесь сиди, — рявкает боец в погонах и убегает к Лере. Вокруг джипа толпятся старые и новые люди. Они заберут у него Леру, точно заберут, даже машину для неё пригнали, серую, с надписью «Медпомощь».
— Потерпевший, с какой скоростью двигались до момента столкновения? — требует ответа стальной женский голос. Янович поднял глаза. Молодой боец: рация на боку, пистолет в кобуре, на лице макияж, на руках маникюр.
— Не дождётесь, — угрожает потерпевший и со скоростью ветра вновь оказывается на месте происшествия. Он держит Леру на руках, прижимая к себе, — не оторвать.
— Потерпевший, пройдите, — громыхает у него над головой. Но Янович не сдаётся. Хрустнули суставы в локтях. Лодыжку ломит от боли, словно обухом клинка кто-то рубанул по ноге. И вот он, который спешит в ЗАГС со своей суженой, опять на обочине.
— Как можно так с человеком? — кричит юная мать, обнимая сынишку, который не отрывает голову от её худенького плеча.
Боец в макияже и маникюре оторвала голову от блокнота и смотрит неподвижными глазами на возмущённую женщину, которая больше похожа на школьницу, переводит взгляд на её малыша, который одним глазом поглядывает на служебные машины. Дама в палантине сняла очки и схватила за рукав стоящего рядом с ней бойца самого высоко чина из присутствующих. Тот нахмурил брови и выдвинул нижнюю челюсть, вот-вот громыхнёт. Но дама сжала его рукав ещё сильнее и твердит: «Юра, Юра…»
