К Яновичу она приросла душой. Он казался ей добрым и несчастным. Тот и правда изо всех сил поддерживал имидж благородного страдальца и время от времени на приватном чаепитии приоткрывал ей сердечные тайны. В такие минуты Елена Юрьевна делилась с ним всем, абсолютно всем, и всегда получала поддержку. То жилищный вопрос он решил, то о муже её, гениальном гитаристе Метлицком, похлопотал. Потому что на то он и гений, чтобы бессребреником быть и в пьяном виде в «обезьянник» что ни месяц попадать. Нелегка жизнь верной подруги гения. И ношу эту она делила со своим закадычным другом, Валерием Леонидовичем, который мужа её и правда гениальным музыкантом считал и слушал его соло на гитаре.
«Неприкаянные души», — мучает себя жалостью к членам жюри Елена Юрьевна и трёт глаза, глупая привычка с детства. Видит она их, трёх дружков, уже не таких близких, как в начале пути «Икара», видит насквозь. Будто бы и живут они, и галстуки носят, и успешным каждый себя считает, а только не свои жизни проживают, а заказные, поэтому не по своим путям-дорожкам бродят и не своих женщин любят. Пусть потешатся болезные.
Члены жюри ликовали, как ловко их товарищ спровадил голос совести, даже по рукам хлопнули. Ипатов задышал порывисто и сбросил пиджак, невероятно строгий для судьи кастинга моделей. Залпом он опрокинул в себя стакан холодной газировки и, не скрывая молодецкий азарт, отдал команду младшему из директоров:
— Санёк, ну давай, давай! Я в окно выглядывал, пока вы Юрьевне лапшу вешали. Там такие девочки подвалили! Только что три подруги приехали, восточного колорита, не идут — летят, чёрные лебеди.
Стоя у зеркала, Янович освежил парфюм и настроил лучи обаяния в глазах. Хлопнувшись на своё место в жюри, он тоже обратился к председателю:
— Ну, Санёк, с богом! Ты в оба гляди, гимнасток с нас хватит, пусть программисты хоть с одной справятся. Ты вот что, давай вне очереди лебедей пригласи для разнообразия, может, ими маркетинг укрепим.
Только Санёк поправил горящий, как его душа, галстук и задрал подбородок, без стука поползла дубовая входная дверь. Поход за славой приостановился, в кабинет зашла новая конкурсантка. Она не сияла восторгом в сторону председателя, поэтому он чуть не выгнал вошедшую, но вовремя оглядел её с головы до ног. Броская красота и нежный стиль претендентки заставили Саньку сменить гнев на милость. Он подал ей руку и провёл к центру подиума, чтобы остальные члены жюри выразили своё экспертное мнение.
— Встречайте Снежную Королеву, — с пафосом произнёс Санька и застыл в недоумении. Он даже вытянул на всю мощь шею, чтобы разглядеть, как Ипатов, волнами краснея, натягивает на себя пиджак с изнаночной стороны. При этом он ещё и пританцовывал у окна. А Валерка так ещё круче — закрыл ладонями лицо и задыхался, будто тонет.
Снежная Королева, в изящных сапожках белой кожи с блестящими бусинками по бокам, сделала несмелый шаг и, теряя голос, представилась:
— Дятловская Валерия Николаевна, добрый день.
От этой фамилии у Саньки заскребло на душе, шевельнулось какое-то подозрение. Он включил свой интеллект на полную мощность, чтобы распознать причину внутренней тревоги, но неадекватная реакция остальных членов жюри сбила гениального креативщика с толку.
И только прозвучал голос Снежной Королевы — Ипатов и Янович застыли, как останки мамонтов в вечной мерзлоте. Санька выпучил глаза и повращал ими, пытаясь вразумить членов жюри, но его действие, или, скорее, противодействие, возымело обратный эффект. Будто сумасшедший, Янович рванул с места и притянул к себе Снежную Королеву, из глаз которой потекли ручьями слёзы. Следующим отмер Ипатов, он опять припал к бутылке с газировкой и лакал её, как верблюд в пустыне. Когда бутылка опустела, председатель сам перевоплотился в замороженные останки мамонта с выпученными глазами, у которого к тому же обнулили счётчик и так довольно скудного интеллекта. Ипатов же сбросил на пол вывернутый наизнанку пиджак и сгрёб Санька в охапку. Тот опять повращал глазами, но Ипатов и бровью не повёл, решительно выдворил из кабинета протестующего председателя.
Дверь, замурованная первым замом, бывшим самым молчаливым членом отборочной комиссии, долго ещё терпела напор негодующего Гацко, жаждущего занять своё место в жюри и продолжить кастинг.
А по другую сторону двери мир провалился в другое измерение, измерение для двоих с одной душой, одним сердцем, одной плотью, а их нарастающее дыхание соединилось в одно и высоким обертоном скрипки пробило вселенную насквозь.
Глава 13
I
— Так лучше! Ты не понимаешь! — причитает ангел в лиловом облаке. Янович приподнял залитую чугуном голову и посмотрел ему в лицо… ей в лицо. Дрожали щёки, дрожал голос юной мамы спящего малыша. — Я понимаю, смерть любимого человека — это тяжело и горько. Но предательство! Знаешь ли ты, как ранит предательство? — Юная мама сощурила глаза, старческие морщины прошили её нежный лоб. — Смерть не разлучает в вечности. Вот! А меня муж бросил, пока я в роддоме была. Я, роженица, в больницу, а в мою кровать — разлучница. Я от боли кричу, а она от неги. — Юная мама остановилась и тяжело задышала.
— Как зовут тебя, девица? — сообразил Янович. — Меня — Валерий Леонидович, — придушённым голосом сообщил он, возвращаясь на землю.
— А я Вера, — всхлипнула юная мама. — Живу в этой комнате. Всё, что осталось от бабушкиной квартиры. Вторую комнату продали после развода, а деньги пополам мама и бывший муж разделили. Вот такие у меня родственники! Мама недовольна, она считает квартиру своей, бывший тоже претендует. Суд у нас странный какой-то, у меня ведь ребёнок несовершеннолетний, и завещание бабушка на меня оформила. Но адвокаты другой стороны очень старались оставить нас с малышом без крова. А я так растерялась, молчала почти. С трудом на вопросы судьи отвечала. Не могла понять, как родные люди, самые родные, понимаешь, муж — отец Тимоши, мать — его бабушка, могли нас предать, так цинично обобрать! — заходясь в гневе, выплеснула накопившуюся горечь она и присела рядом с пострадавшим. — Ладно ещё муж, он бывший, а мать бывшей быть не может! Почему так подло с дочерью кровной обошлась, с внуком? Она будто с ума сошла, когда бабушка заболела и на меня завещание оформила. До сих пор нет-нет да и позвонит, типа с праздником поздравляет, и выскажется: «Как же ты, доченька, бабушку обработала хитро, моё наследство законное угробила…» Понимаешь, я с бабушкой с детства жила, заботилась о ней. Мама замуж вышла, когда мне одиннадцать было, переехала к мужу, родила ещё дочь. Мы общались по-родственному, правда, бабуля была недовольна, с мамой ссорилась часто, но меня особенно не посвящала во всё. Хотела, чтобы у нас нормальные отношения были. — Вера уже готова была разрыдаться, но из последних сил держалась и продолжала почти спокойным голосом: — А когда бабуля преставилась — это случилось перед Тимошкиным рождением, — тут и закрутила нас лихорадка собственников. Мама с сестрой, пока я в роддоме была, бабушкино добро выносили: сервизы, постельное бельё, украшения, люстры, даже телевизор новый умыкнули, который я на декретные купила. — Губы молодой мамы искривила грустная улыбка. — Вернулась — в доме тарелки две, ни одной вилки, даже подушек не было. Ещё, конечно, муж постарался, но мама всех превзошла… Вот так получилось. Живу я бедно, на одно пособие, но счастливо! Мне это счастье ребёнок дарит! Я как увижу его улыбку или слово новое услышу, замирает душа, думаю, пусть всё пропадёт, ничего мне не надо, только бы сыночек мой рос здоровенький и счастливый. — Глаза юной мамы просияли, и Янович приподнялся, чтобы уловить этот неземной свет.
