Но Катерина Николаевна не унималась, котят она не любила, а ребёнка своего высокорослого знала очень хорошо. Вкусным предложением безутешная мать пренебрегла и вытащила из арсенала второе верное болевое средство:
— А Снежана твоя ведь не едет. Она знает, ничего хорошего там нет. А ты обезумел, девушку любимую бросил ради этой работы.
Сергей закрыл глаза и глотнул воздуха перед битвой.
— Мам, я тебя просил, — заскрипел он зубами, — про неё ни слова. И ты обещала. — На левой части его лба вздулись синие вены, а подбородок задрожал. — Она — не «любимая девушка». Она — никто, сплошное кидалово. Дочь миллионера! Меня променяла на папочкино добро. Лошару из меня вылепить решила. Сама капиталами ворочать, а я при ней, компы пылесосом чищу в их родовом офисе. Год меня дрессировала, целомудрие выпячивала, а сама такая же, как все!.. Всё! Не на того напала, не стану пресмыкаться.
Слезинки на щеках матери высохли, будто не было. Она вытянула шею и принялась поддакивать:
— О! Вот, вот! Правильно, сынок. Поумнел. Мне она никогда не нравилась, королеву из себя корчит. Терпела из-за тебя и не высказывалась, — слукавила Катерина Николаевна. — А мать и того хуже — пьяница, самоубийца. Отец — жулик. Ужас! Мои женщины как узнали, какая мать у невесты, в обморок попадали! А Люда Петровна — та сразу к алтарю свечу ставить и молиться, чтоб Господь от тебя такую судьбу отвёл. Сыночек!
— Ну, ма… ты зачем на работе всякую чухню мелешь? — Сергей уже забегал по комнате. — При чём тут её родители? Да вам что, в вашей небесной канцелярии заняться нечем? А Люда Петровна пусть о себе, о своих детях молится. Дочь её в ларьке пивом торгует! Мы уж как-нибудь сами с Господом разберёмся, без посредников.
Катерина Николаевна захлопала глазами. Что делать, если сболтнёшь лишнего? За сердце хвататься.
— Серёженька, какая жестокость, — простонала она, опускаясь на диван. — Принеси корвалолу… Мои женщины любят тебя, за нас переживают. Они знают, через что мне пришлось пройти, и так сочувствуют…
Мать проглотила сердечные капли и замолчала. Сергей знал, это молчание — страшнее криков: сейчас ожил Феденька, мама видит его, а душа её птицей бьётся о стекло.
Сергей сел на пол, в ноги матери, и опустил взлохмаченную голову на её колени, длинные ноги, как обычно, мешали ему сгруппироваться.
— Мамуль, прошу, оставим этот разговор, — сказал он и припал губами к ладоням матери. — Я люблю тебя и никогда не брошу. Хочешь, я встречусь с дочкой Люды Петровны?
Мать не поверила ушам своим, но тут же нашлась и всхлипнула, чтобы было понятнее — хорошо, конечно, с дочкой, но мало. И послушный сын продолжил уступки:
— Я могу продолжить знакомство, буду письма ей по мылу бросать, по скайпу звонить из Штатов, да хоть каждый день! Приеду через год. Если сложится, то согласен и к венцу, как ты советовала.
Мать напрягла спину и обняла чудесного ребёнка. Если дочь Люды Петровны станет невесткой, битва за сына выиграна. Сергей тоже ободрился: неужели в семье водворится мир?
— Хочешь, я мусор выброшу? Ковёр выбью? — спросил чудо-сын и вот уже умчался с ведром во двор, запечатав уши наушниками. В тишине крепких сталинок он отдышался и с радостью закурил в компании друзей покойного деда, они помнили советское счастье и Великую войну.
Мать его, поглядывая в окно, пекла блины и жарила колбаски, подошло время второго завтрака. Чайник пыхтел на плите. «Когда эти старые дураки отпустят мальчика?» — подумала она и перевела взгляд на мужа, которого с утра пилила, правда не в полную мощность. А вот нечего держать нейтралитет по вопросу Америки.
— Олежек, какой ты жестокий всё-таки, — сказала она и убрала непослушную прядь волос со лба. — Дитя покидает родную мать навеки, а ты молчишь всё время, как истукан.
Олег Георгиевич отозвался на слово правды, «истукан», и вышел из ватерклозета к горячему домашнему очагу.
— Катя, я уже высказался. Зачем повторяться? — ответил он, натягивая треники до ушей. — Я — против! Твой сын принял к сведению моё мнение, но остался при своём. Тысячи программистов остаются на родине, при этом прилично зарабатывают. Он сам это знает лучше меня. Пойми, — на лысине его выступили капельки пота, — никакие доводы его не остановят. Эта идея с отъездом в США проникла очень глубоко в его сознание, наши высказывания бессильны, они не достигают и половины пути, проделанной этой идеей. Наш путь — смирение и молитва. — Олег Георгиевич уселся за стол и поднял вилку в боевую готовность. — Особенно твоя молитва, материнская. Она, как известно, «со дна моря достаёт». Так что оставь парня в покое, не терзай его. Он прав, надо последние дни провести в радости. А ты поступай так, как сказал тебе батюшка, я только повторил его слова.
Румяная колбаска была в результате руками запакована в блин на тарелке главы семейства и отправлена ему в рот, а оставшаяся не у дел вилка легла у края тарелки.
II
С неохотой ангел-хранитель отворил дверь своего подъезда крестнице. Так ей показалось. Трубку домофона он сорвал после первого же гудка и задышал в динамик. Он дадакал, а она после каждого «да» или «да-да» повторяла: «Это я, открывай, Родионыч». Голос крестницы он узнал раза с четвёртого, и для неё прозвучал наконец входной гудок.
Дальше прихожей она не двинулась и кеды прикольные не сбросила с уставших ног. Комната жены Родионыча заперта была наглухо. Обычно та любопытствовала в зрачок и, заметив Снежану, выходила поздороваться. В обычной жизни такой чести удостаивались только избранные посетители её уже бывшего мужа, самые положительные.
Снежана повела носом — пахло только что запечённым мясом, так вкусно, что живот начало сводить.
— Вы собрались обедать? — спросила она, глотая свиной аромат. — Я на минуту, не задержу.
Родионыч взмахнул руками, что означало: «Да что ты, какой обедать, так, на кухне вожусь».
— Что случилось, дочка? — участливо спросил он, расстёгивая ворот выглаженной рубашки.
— Да, Александр Родионович, случилось. Пришла сообщить из первых уст, — сказала Снежана, съёжившись от пробежавшего по спине холодка. — Я разорвала контракт и уволилась с «Икара», — протянула она, вкладывая силу в каждое слово.
— Ты шутишь, — ухмыльнулся Родионыч, его усы дрогнули. — Это невозможно.
— Не шучу. Династия Яновичей покидает «Икар» навсегда. Документы свои я забрала. Вступать в борьбу за собственность не стремлюсь. Артём подготовит бумаги, он лучше всех разбирается в юридической стороне дела, я подпишу не глядя. Вот и всё. Не умею быть капиталистом. Не хочу заниматься чужим делом.
— Каким капиталистом? Снежана, что ты мелешь? — скривился в улыбке рот Родионыча. — Тебе детей рожать пора и мужа смотреть. Капиталистом! — хмыкнул он. — Бабе что? Гнездо своё свить надо. Народишь детей, выгадуешь — и иди в люди, на работу, если охота будет. «Не хочу заниматься чужим делом». Да твоё дело известное — бабье. И что за женщина без семьи? — Он сплюнул. — Пустоцвет!
