Когда её замшевые сапожки касаются земли, к лысому водителю подскакивает охранник без автомата, но с кобурой на поясе. Он пожимает лысому руку и убегает ко второму джипу. Алла смотрит на него и содрогается. Лицо у охранника угрюмое, изуродованное шрамом, пересекающим левую щёку от глаза до подбородка. Ей кажется, что этот человек никогда не чувствовал себя счастливым и если даже улыбается, то улыбка задыхается в его седых усах.
Ни с кем из артистов человек со шрамом не здоровается, только главе бэнда пожимает руку и что-то шепчет.
— Вот пансионат, — бросает на ходу Лев своим подопечным и, с трудом переставляя ноги, тянется к багажнику.
— Приехали, — улыбается главная женщина бэнда и треплет своего львёнка по щеке.
— Не пансионат, а военный лагерь, — замечает Алла, расправляя спину.
— Гримёрные в подвале. Очень крутые. И ресторан шикарный, — отвечает главная женщина и, зевнув, зовёт артистов за собой.
Твёрдость её голоса и спокойствие во взгляде убеждают Аллу — странный терем и правда пансионат, только немного военизированный.
II
Многоуровневая иллюминация не даёт Алле сосредоточиться: то брызги звёзд, то огни фейерверка. Она сжимает руками бокал с жидкостью, которая часа два назад была шампанским, и глаз не сводит с гостей. Перерыв в представлении, — артисты оставили лиры на сцене, задрапированной синим бархатом, и наслаждаются едой за столиком, сервированным специально для них у подножья сцены.
Алле удалось пересесть лицом к гостям и спиной к сцене, теперь весь зал у неё как на ладони, она не ест и не пьёт, просто сжимает бокал. Первую часть концерта Алла сидела спиной к залу, но ей удалось раза четыре повернуться и выдернуть из толпы несколько лиц, но каждое из них было не его.
Его лицо замаячило около мордочки, кричащей о желании выглядеть на тридцать, со вздутыми губами, обрамлённой залакированными буклями. Эту мордочку носит его новая жена. От сердца к горлу льётся горечь — какой же он негодяй! Готовое к бою слово подкатывает к последней преграде — её стиснутым зубам.
Алла набирает воздуху и готова уже выстрелить тем самым словом по негодяю, но тот уже обнимается с коротышкой в сером кривом пиджаке. За следующий незаметный поворот к гостям она выудила второе лицо: милое и грустноватое лицо брюнетки, которая прячет глаза, и слово, свинцом оцарапав гланды своей хозяйке, откатилось назад. А негодяй уже хлопает по спине нового своего подхалима. А как же! У таких бугров друзей нет, и Алла скользит взглядом только по его плечу.
— Когда ты исполнишь «Птицу»? — спрашивает она сына, наклоняясь к самому его уху.
— Тебе правда понравилось?
— Лучшего я не видела и не слышала, — улыбается Алла.
Иллюминация бьёт по столику артистов, а ведущий, размахивая микрофоном, приближается к Алле. Он вопит и дёргается в экстазе, словно только что выкурил весь кальян на балконе. Из потока стандартных фраз Алла не понимает ни одной. Она слепнет и жмурится. В это же мгновение чей-то взгляд из зала пронзает её с такой силой, что сводит позвоночник. Свинцовое слово катится ниже и ниже, а к горлу подступает тошнота. Алла мчится на улицу, а вслед ей доносится: «Ма-ам, а «Птица»?»
III
Алла бросает под язык валидол и оглядывается: она стоит на террасе, под крышей. К стене терема жмутся кресла из ротанга, перила, пропитанные влагой, источают запах сырости. Сгорбив плечи, она делает шаг в сторону почерневшего леса.
— Ты ведь по мою душу, — без церемоний окликает её голос.
В груди Аллы холодеет. Она опускает голову и выдавливает из себя:
— Мы разве на «ты»?
— Извини, запамятовал за два десятка лет.
Они молчат, не сводя глаз друг с друга, а время бежит назад.
— Ты такая седая, — первым не выдержав, нарушает молчание он. — Как ты просочилась сюда?
— Надо же, раньше ты сыпал комплиментами, — парирует Алла. Но глаза её уже сверкают.
— Ты ведь понимаешь, что я могу вызвать охрану? — У него дрогнули губы и веки.
— Теряешь мастерство, — произносит она, со смаком растягивая слова. — Раньше у тебя получалось изящнее.
— Ладно, — сдаётся он, — «поклонимся великим тем годам». Что у тебя?
— Для начала — не могу остаться в долгу. Ты обрюхатился и подбородок второй наел, — замечает Алла, с укоризной разглядывая перевалившейся через ремень живот собеседника.
— Это тебя не касается, — огрызается он. — Выкладывай!
— А я участница группы. Скоро мой выход.
— Не морочь голову.
— Песня такая… Грустная баллада. Музыканты её почему-то тебе посвятили. Не знаешь почему? В подарок от нас. Я вчера репетировала и голову седую ломала, почему именно про птицу да на юбилей.
— О чём ты? — его бросает в жар.
— Аа-а, — улыбается Алла, — сошёл-таки с Олимпа к нам, смертным. Тогда уж по-простому, по-бабьему. Жизнь у тебя новая, красивая. И жена ухоженная такая, дорогая. На одни губы её только за один раз вся пумада в доме ушла. А силикон опять-таки, — Алла цокает языком, — подороже колечка с бриллиантиком, даже если оно из белого золота.
Негодяй закрывает глаза и вздыхает с горечью. Небо над теремом вздрагивает и распахивает зияющий лоскуток.
— О боже, — восклицает он.
— Вот, — хихикает Алла. — Затем я и здесь. Чтобы ты о Боге вспомнил. Увидел себя настоящего: рыхлого, — она морщит нос, — с отёкшим лицом… А глазами — по-прежнему наглыми. И не знаешь ли ты женщину, единственную на земле… и на небе, которая могла бы любить тебя такого?
Он молчит и кивает. Морось липнет к его лицу.
— Знаешь? Или вспомнил? — не унимается Алла. — Наверно, эта наша хозяйка торжества. — Она махнула рукой в сторону терема. — Так старалась для любимого, кудри мостила, локоны белила, в Париж за платьем летала.
— Да? — просыпается негодяй.
— Да. Там платья и подороже есть. Но таким, — она брезгливо дёргает плечами, — с приделанными сиськами и плохим французским, дорогих платьев не продают. Не-ет.
— Нет?
— Нет. Им продают дешёвые, но за ту же цену.
Он замолкает, словно язык проглотил, и во все глаза смотрит на собеседницу. Капли пота покрывают его лоб.
— Разницы никакой. На дешёвках дорогие платья не сидят, — продолжает Алла с наслаждением. — Итак, на чём это мы остановились? На Париже? А ты его вычти. — Она загибает пальцы. — Минус Париж, минус косметический хирург, минус тренер по фитнесу, массажист, визажист… Ну что там ещё у ваших элит? — Алла вновь кривит губы. — Собачка за тысячу евро? Джинсики за три? И кто у нас после таких минусов остаётся? С пузом твоим и памперсами. С твоей-то другой жизнью, которая не за горами уже, юбиляр.
— Уходи, — процедив, отворачивается он.
