И все же бывает так… Наши жизненные пути разошлись на целых десять лет. Здоровье Анны Романовны значительно улучшилось. О знакомом докторе, видимо, не было надобности вспомнить.
В предпраздничный день москвичи особенно оживлены. Теснота, сутолока в троллейбусе свидетельствуют о часе «пик», связанном с окончанием работы в учреждениях. Вот перед нашим троллейбусом перебежала дорогу женщина. Водитель мгновенно затормозил. Произошел толчок. Я налегла на широкую спину мужчины в черном пальто с бобровым воротником. В следующий момент широкая спина удостоила меня полным поворотом. На меня глянуло скуластое лицо Михаила Юльевича. Мы оба искренне обрадовались встрече. Михаил Юльевич пропустил меня вперед и мы вышли из троллейбуса и направились по Кузнецкому мосту вверх. Я вспомнила прошедшие времена.
– Да, веселое было житье! – не то с сожалением, не то с насмешкой заметил Михаил Юльевич.
Он говорил о себе, о своих успехах. Мой собеседник был из тех людей, которые любят больше говорить, чем слушать. А годы усиливают черты характера людей. Видимо, чужое мнение он переносил с трудом, да, кажется, и считался только со своим. Михаил Юльевич заметно располнел. Пожалуй, только брови остались такими же густыми и черными, но лицо стало чрезмерно пухлым и на нем появился нездоровый оттенок бледности. Из под меха ушанки виднелись седые виски. Он написал большую, очень ценную работу, и это принесло ему немалые средства. Между прочим, он сообщил мне о том, что его теща жива и чувствует себя превосходно.
Я обещала побывать в новой квартире многоэтажного дома в семье Михаила Юльевича и кстати проведать мою бывшую больную.
Спустя несколько дней, я это и сделала.
Лифт поднял меня на десятый этаж. Рассеянный свет, красота отделки стен могли очаровать кого угодно. Плюшевая дорожка в коридоре делала неслышными мои шаги. Позвонив у нужной мне квартиры, я ждала минуты две, может быть, больше. Дверь открыла величественная дама в китайском халате. Рукава его свисали до пола. В талии, под высоко поднятой полной грудью, халат перехватывался сверкающей пряжкой. Это была сама Мария Семеновна.
– А, доктор?! Очень рады… – сказала она тоном, каким прилично выражают равнодушие. Мне было предложено раздеться. Вешалка блестела никелем, но я с трудом дотянулась до нее. Мария Семеновна сказала какую-то приличную фразу о том, что у меня «миленький фасон шубки, прелестного оттенка песец…». По ее мнению, я всегда молодо выгляжу.
Нельзя было то же самое сказать о ней. Мария Семеновна заметно расплылась. Голубой цвет глаз слегка вылинял. У самых уголков глаз предательски выдавали возраст тщательно запудренные «гусиные лапки».
– Прежде всего я покажу вам нашу квартиру…
И Мария Семеновна медленно пошла впереди, показывая мне великолепные комнаты. Я остановилась перед лиловым ковром. Среди искусно вышитых цветов застыли в полете колибри и огнедышащие драконы.
– Это настоящее китайское сюзанэ натурального шелка… А рядом шкаф красного дерева… Спальный гарнитур под карельскую березу нам стоил четырнадцать тысяч…
– Зачем вам столько вещей? – удивилась я обилию тумбочек, хрусталя, саксонского фарфора.
Михаил Юльевич сделал большой вклад в науку, а теперь он видный профессор – часто ездит за границу… покровительственно разъясняла мне Мария Семеновна. Как-нибудь нам нельзя. А вот и комната мамы… тоном экскурсовода продолжала она, указывая на тесный закуток, где с трудом умещалась кровать. С нее поднялась Анна Романовна. Лицо старушки было в морщинах, а глаза глубоко запали. Она меня сразу узнала. Прослезилась, поцеловала, назвала спасительницей. Ее, тоже модно сшитый, хотя и байковый, халат был, видимо, неудобен. Путаясь в длинных полах, она направилась к двери, заявив, что хочет угостить меня чайком. Вид у нее был испуганный, оробелый.
– Мамочка, мы еще успеем… – громко сказала Мария Семеновна. Старушка мгновенно смолкла. В следующие минуты она только кивала седой головой в такт словам дочери, говорившей о красоте ванной комнаты, о каких-то «подлинных» карнизах.
Я, наконец, отважилась спросить, где остальные.
– Ларочка в консерватории, а муж дома… Михаил Юльевич! – звонко и, видимо, любуясь своим мощным голосом, позвала Мария Семеновна. И, когда не последовало ответа, она постучала в одну из дверей и, приоткрыв ее, сказала:
– К нам в гости пожаловал наш знакомый доктор…
– А, доктор?! – послышался неторопливый басок, и наконец появился сам глава дома – профессор, который теперь, без шубы, показался мне еще полнее.
Угощение было куда лучше, чем десять лет назад, – настоящий восточный плов с бараниной, торт, ликер к чаю. Трапеза сопровождалась натянутой беседой с мучительно длинными паузами. Очевидно, в прошлую встречу на улице Михаил Юльевич мне уже все о себе рассказал, а жена его успела все показать. Она уже много лет не работала. Говорить нам было не о чем. Анна Романовна заметно сгорбилась, постарела. Пытаясь налить мне чай, она пролила его на брюссельскую скатерть.
– Ну, кто тебя просит?! – рассердилась Мария Семеновна. – Не можешь, так не лезь!..
Она резко выхватила чашку из жилистых, сухих, дрожащих рук матери и сама налила мне чай.
Старушка сидела, смущенно улыбаясь, и правый, более открытый глаз ее слезился.
Пришла с концерта Лара. На улице я бы ее не узнала. Она выглядела старше своих лет и казалась болезненной. Черные глаза с густыми ресницами были окружены преждевременной голубоватой тенью. На бледном, худощавом лице кое-где виднелись запудренные прыщики.
Но главное было не в этом, а в выражении лица. Такие лица называют надменными, гордыми, несимпатичными.
Небрежно сбросив шубку из венгерской цигейки, Лара вежливо поздоровалась. Пожатие ее холодной влажной руки было слабым.
Беседа оживилась. Я задала вопрос о ее здоровье. Девушка оказалась просвещенной не только в музыке, но и в медицине. Она заявила, что врачи у нее обнаружили; острую форму неврастении. Она плохо спит, вечерами подолгу читает в постели, а днем испытывает вялость и головную боль.
– Ларочка на третьем курсе консерватории. У нее удивительное меццо-сопрано. Она мечтает стать оперной певицей…
– Ну что ты, мама, несешь чепуху… До этого еще далеко.
– Мы каждый год отправляем Ларочку на лучшие курорты, но здоровье ее остается слабым… – поспешила сказать: Мария Семеновна, скрашивая общую неловкость от грубости дочери.
Вяло, нехотя Лара протягивала тонкие пальчики с ноготками миндальной формы к коробке «Ассорти» и, кроме шоколадок, ничего другого не ела.
Чай с ликером несколько оживил Михаила Юльевича. Он рассказал о своих лекциях в институте, лекциях, которые, признался он, давно знал на зубок и, видимо, не имел желания изменять. Каждый год в день окончания курса лекций студенты в складчину подносили ему цветы и другие подарки.
Я невольно вспомнила то время, когда Михаил Юльевич писал диссертацию. Поняла, что настоящего интереса к науке у него никогда не было, да и теперь работой он себя не утруждал.
