Однажды она сказала своим грудным низким голосом:
– Мне лучше. Надо работать.
Я видела, что Сурова вовсе не поправилась, но уговоры были бесполезны. Есть люди решительные и упрямые. Словами их не убедишь. К таким я причислила и мою больную.
Мы расстались, не удовлетворенные друг другом.
Я собрала о больной сведения от ее родственников, сослуживцев, знакомых. Врачи-психиатры не довольствуются одним наблюдением, а, как правило, интересуются жизнью больного на производстве и в домашней обстановке.
Мне сообщили, что Анна Сурова выздоровела и вернулась в свой цех. Здесь за пятнадцать лет работы ей все было хорошо знакомо: люди, машины, станки, котлы. Тихая, незаметная, она, однако, была в цехе необходима. Работала она внимательно, без суеты, не спеша. Товарищи относились к ней с уважением, но считали ее человеком невеселым, безрадостным. Говорили, что так повлияла на нее смерть мужа. Некоторые осуждали Сурову за гордость.
Если была необходимость, Сурову перебрасывали в другой цех. Шла она туда без рассуждений, и нельзя было понять, довольна она или нет.
– Хорошо работает. Но огонька в работе не видно, а могла бы быть в числе передовых! – говорил о ней мастер.
Вечера Анна Сурова проводила дома, обычно за вышиванием. Комната ее была неизменно аккуратно прибрана. Посуда начищена до блеска. Но сама Сурова отзывалась о своей жизни с раздражением, тосковала.
Однажды произошел такой случай.
В праздник Первого Мая работницы фабрики пошли на демонстрацию. Дети были оставлены в красном уголке фабрики. Для ухода за ними выделили Сурову.
– Все равно, песни с нами не поет. Пусть займется лучше с ребятами. При ней баловаться меньше будут. Строга больно, – говорили женщины.
После демонстрации матери пришли за своими детьми. В красном уголке царило необычайное веселье. В центре, подбоченившись и разгоревшись, плясала Анна Сурова, а вокруг – дети работниц. Ее сразу даже не узнали, никогда прежде не видели Сурову такой.
– Смотрите, как ее разобрало!
– Это, видно, ей по душе. – А мы и не знали…
– Ясно. Бобыль. Ну, и ожила среди ребят… – миролюбиво судачили работницы.
Я порадовалась, решила, что именно мое лечение принесло пользу.
Спустя несколько месяцев Анна Сурова пришла ко мне с запросом от месткома по поводу пригодности ее для работы воспитательницей. «Справится ли она с этой работой?»– поколебалась я, но заключение все же дала положительное. О дальнейшей участи моей больной узнала от заведующей детским садом.
Жизнь Анны Суровой пошла по-другому. Каждый день перед ней вставала та забота, которой не хватало в течение ряда лет. Все надо было помнить. Обо всем подумать. За всем уследить. Этому пришить к штанишкам пуговицу, тому ноготки подрезать, третьего – драчуна – унять. А всем вместе рассказать увлекательную сказку.
Младшая группа воспитательницы Суровой стала выделяться. Ее дети выглядели здоровыми, веселыми, чистыми, послушными. Вечером матери с трудом уводили ребят домой, они очень полюбили тетю Аню.
Одинокая мать трехлетнего Вовы Крутикова однажды не пришла за своим сыном. Она заболела. «Скорая помощь» увезла ее в больницу.
Когда заведующая детским садом задумалась, куда бы временно устроить ребенка, Анна Сурова просто сказала:
– Я возьму мальчика к себе. Заведующая удивилась, но не возражала. Маленькие ручки доверчиво обняли шею Анны, когда поздно вечером, шагая через весенние лужи, она несла Вову Крутикова к себе домой.
Сколько внимания, заботы отдала Анна мальчику, пока болела его мать.
Через две недели мать Вовы Крутикова выздоровела и со слезами на глазах, пожимая руки Анны, взволнованно благодарила ее.
– Не за что. Ничего особенного не сделала, – сухо ответила Сурова.
Как-то вечером после работы я возвращалась домой. Сзади меня в троллейбусе сидели и разговаривали две женщины. Я невольно прислушалась к их разговору.
– Вот уже два года работаю, а толку никакого… – говорила одна звонким молодым голосом. – Ну, что это за работа?! Ребята шумят, голова кругом идет. Там наладили, здесь разладилось, а на все не хватает ни глаз, ни терпения.
– Работа терпение любит, – заметила другая, и я узнала низкий знакомый голос Анны Суровой. Оглянувшись, я убедилась, что это действительно она.
– Нет! Уйти бы на производство, к ткацкому станку, чтобы заложить нитку, а из-под пальцев цветистый платок с розами да с пионами вышел… Вот это – жизнь!
– А ты осмотрись! – тоном старшей сестры говорила Анна Сурова. – Прочувствуй, что сердцу милее. Найди себя! У меня долго такое было… Думала, нервы… Лечилась у докторов… Потом уразумела… Детей нет, а люблю их страсть! Вот и была в жизни не у места. А теперь, видишь, нашла себя… – скупо роняла слова Анна Сурова и чувствовалось, что одобряет она желание неудачливой молодой воспитательницы найти работу по сердцу.
Мне надо было выходить на остановке. Хлынула толпа и сразу нас разъединила.
…Прошел еще год. Я встретила Анну Сурову в парке с небольшой группой одинаково одетых детишек. Увидев меня, она пошла навстречу. На посвежевшем лице ее не было и тени грусти. Она улыбалась, и это очень к ней шло.
– Сурова! Как вы помолодели! – сказала я.
– С кем поведешься, от того и наберешься! – кивнула она в сторону играющих детей.
– Хорошо себя чувствуете?
– Хорошо! – со светлой улыбкой ответила она.
Непонятно было, отчего так помолодело лицо Анны Суровой, от улыбки ли, от яркого весеннего солнца или от тайной радости, наполнившей светом ее жизнь. Мне припомнилась беседа Суровой с молодой воспитательницей в троллейбусе.
– Ну, а как та, которая хотела идти на ткацкое производство?
– Маруся? Вы ее знаете?
– Немножко…
– Она уже работает ткачихой на фабрике «Красная Роза».
– Довольна?
– Да. Нашла свое счастье! Эх ты… опять упал… – вдруг забеспокоилась Сурова и подбежала к малышу.
– Чьи это ребята? – спросила я.
– Дети, у которых родителей отняла война… Упитанные, здоровые ребятишки чувствовали себя отлично. Анна Сурова стала для них второй матерью.
Она нашла себя.
Наследница
Как-то очень давно, когда я была еще совсем юной, хотя уже имела диплом врача, мне пришлось быть на одном банкете. Столы ломились от еды и питья – различных вин. Начинали усаживаться приглашенные, когда последним вошел иностранный гость со своей дочерью. Мужчина был очень красив, но какая странная у него была походка, словно на шарнирах. Казалось, это крупный человек сейчас сделает большой шаг, но вместо этого получался мелкий, почти семенящий шажок…
