Нетрудно догадаться, что это тоже ни к чему не привело.
Я выругалась, чтобы выпустить пар, и с ненавистью встряхнула проклятую раскладушку…
И вы не поверите, но от этой встряски все детали встали на свои места, и груда металлолома превратилась в кровать!
Да, не зря говорят, что основательная встряска может быть очень полезной, причем, как я только что убедилась, не только для людей, но и для предметов быта…
Я облегченно вздохнула и придвинула раскладушку к стене, чтобы увеличить ее устойчивость.
В ту же секунду дверь чулана открылась, и на пороге возникла Августа Васильевна со стопкой постельного белья в руках. Она увидела относительный порядок в моем чулане, увидела благополучно собранную кровать – и на ее лице проступило нечто, отдаленно напоминающее уважение.
– Я смотрю, вы тут неплохо устроились! – проговорила она с непонятным выражением, то ли удивленным, то ли разочарованным. – К работе можете приступать завтра.
Отдав мне белье, она удалилась.
Осторожно устроившись на своей раскладушке, я попыталась заснуть.
Я думала, что засну в ту же секунду, как моя голова коснется подушки. В самом деле, Витька был далеко, я находилась в безопасности и здорово устала…
Однако заснуть оказалось не так просто: при малейшем движении чертова кровать издавала ужасный скрип и раскачивалась, как палуба корабля в шторм. Правда, мне не случалось бывать на корабле в шторм, но так я, по крайней мере, думала.
Я промаялась так минут сорок или больше и поняла, что заснуть не смогу.
Тогда приняла более-менее удобное положение и решила просто немного отдохнуть. Но и это мне не удалось.
Во-первых, в чулане было ужасно душно. Во-вторых, как я уже говорила, здесь не имелось окна. То есть, как только я погасила единственную лампочку, в помещении воцарилась полная, непроницаемая, беспросветная тьма.
Казалось бы, это не должно мешать, наоборот, обычно мешает спать свет за окнами, но теперь эта тьма обступила меня, как будто в ней таились неизвестные, враждебные и злобные существа, отдаленно напоминающие незабвенного моего соседа-урода. Я понимала, что это всего лишь игра моего подсознания, и попыталась призвать его, это распоясавшееся подсознание, к порядку…
Но вдруг услышала стон.
«Прекрати! – мысленно воскликнула я. – Это тебе только мерещится! Здесь некому стонать, кроме тебя и чертовой раскладушки!»
Мне уже почти удалось убедить себя, что стон – всего лишь плод моего воображения, но тут он повторился.
Причем на этот раз я поняла, что он раздается не в моем чулане, а доносится снаружи.
Я решила не обращать на этот стон внимания. Мало ли какие проблемы у хозяев квартиры, меня они не должны волновать.
Я закрыла глаза, повернулась на левый бок…
И проклятая раскладушка развалилась подо мной, так что я оказалась на полу!
Я вскочила, выругавшись, и включила свет.
Раскладушка снова превратилась в груду металлолома.
Конечно, можно было снова ее собрать, раз это удалось мне один раз – удастся снова. Но для этого требуется время, а самое главное – для этого потребуется трезвая, спокойная голова, а я сейчас была взвинчена, нервы на пределе.
И тут из-за двери снова донесся тот же стон.
То есть не совсем тот же. На этот раз в нем было гораздо больше муки и безнадежности.
Я не выдержала, накинула поверх ночнушки длинную джинсовую рубаху и тихонько выбралась в коридор.
В коридоре было темно и тихо.
То есть, конечно, не совсем темно и тихо, как я поняла через несколько секунд. Во-первых, с разных сторон доносились негромкие потрескивания и поскрипывания. Наверняка эти звуки издавала старая рассохшаяся мебель и такой же старый паркет. Во-вторых, из-за какой-то двери доносился довольно громкий храп, время от времени перемежающийся сонным бормотанием. Прислушавшись, я поняла, что с таким музыкальным сопровождением спит Августа Васильевна.
С точки зрения темноты тоже все было не так просто. Тут и там на полу и на стенах виднелись какие-то неясные блики и отсветы – наверное, пробивался слабый уличный свет из неплотно занавешенных окон. Кроме того, я увидела над собой два тускло светящихся зеленых огня. В первый момент я их ужасно испугалась, но потом вспомнила, что на шкафу стоит чучело совы и два огонька – это ее отсвечивающие зеленью стеклянные глаза.
И только было я успокоилась, как в коридоре снова раздался стон.
Я двинулась в том направлении и тут же заметила на полу под одной из дверей узкую полоску света.
Сориентировавшись, я поняла, что это дверь в комнату того парализованного старика, Павла Васильевича, и притормозила.
Августа однозначно дала мне понять, чтобы я к нему не совалась. И действительно, зачем брать на себя лишнюю головную боль? Мне и своей собственной хватает за глаза! Я нанялась в этот дом прибираться, готовить и ходить в магазин за продуктами, мне за это платят не слишком щедро, и нет совершенно никакого смысла за те же деньги брать на себя дополнительные обязанности.
Я хотела уже вернуться в свой чулан и попытаться заснуть, но за дверью снова застонали.
Я перестала раздумывать и открыла дверь.
Мало ли что говорила Августа. Нельзя же оставить больного человека без помощи…
Я успела еще мимолетно удивиться, что раньше мне бы такая мысль и в голову не пришла – помогать абсолютно незнакомому человеку, теперь же я почти не колебалась.
Сейчас комната Павла Васильевича выглядела совсем иначе, чем при дневном свете.
Собственно, прошлый раз я не особенно-то и приглядывалась к ней – меня больше интересовала не комната, а ее обитатель, точнее – вопрос, придется ли мне за ним ухаживать, тратить на него свое время и свои силы. Сейчас же я никуда не спешила и разглядела его комнату. Ее освещал тусклый синеватый ночник, и это мертвенное освещение превратило вполне заурядное помещение в таинственный подводный грот. Вдоль стен, как подводные скалы, громоздились старинные книжные шкафы, на полках которых темнели массивные тома в кожаных переплетах. В простенках между шкафами висели мрачные портреты мужчин и женщин в старинной одежде. Некоторые мужчины были в военных мундирах, один даже был изображен верхом на коне.
Кроме этих портретов были здесь и старинные цветные гравюры. На одних – лошади, скачущие или мирно пасущиеся, на других – степные и горные пейзажи, стоянки каких-то полудиких кочевников, войлочные юрты, те же лошади, овцы, верблюды.
Я отвлеклась на убранство комнаты и забыла, зачем, собственно, сюда пришла, но новый стон недвусмысленно напомнил мне об этом.
Повернувшись на этот звук, я увидела Павла Васильевича.
Он лежал в своей постели, голова – на высоких подушках, тяжелые руки покоились поверх одеяла. То есть это только говорится – покоились, на самом деле его руки дрожали от немыслимого внутреннего напряжения, как будто больной пытался что-то сказать мне своими руками.
