«Ты ли это, Русь-победительница, сама добровольно разжаловавшая себя в побежденную?… Едва сдерживая веселый смех, западные державы нагло срывают с тебя победный венец, преподносят тебе взамен шутовскую с погремушками шапку, а ты послушно, чуть ли не с выражением чувствительнейшей признательности склоняешь под нее свою многострадальную голову! Если в нас при одном чтении газет кровь закипает в жилах, что же должен испытывать царь России, несущий за нее ответственность пред Историей? Не он ли сам назвал дело нашей войны “святым”?.Россия не желает войны, но еще менее желает позорного мира. Спросите любого русского из народа, не предпочтет ли он биться до истощения крови и сил?! Долг верноподданных велит нам не безмолвствовать в эти дни беззакония и неправды, воздвигающих средостение между царем и землей, между царской мыслью и землей, между царской мыслью и народной думой.»
Раздраженный неблагодарностью, царь повелел: Комитет закрыть и выслать нашего Цицерона из Москвы в деревню. Впрочем, уже вскоре московский генерал-губернатор доложил, что «наш enfant terrible сидит тихо». И царь разрешил Аксакову вернуться в Москву.
Но, увы, это был не только голос славянофилов. Это был голос общества.
Война, которая должна была принести единение, принесла очередное разочарование в царе.
Все это происходило на фоне обычного в военное время падения благосостояния. Рубль на международном рынке упал на 40 процентов.
Война спровоцировала выступления ретроградов, недовольных ее исходом и реформами, и либералов, недовольных ее исходом и отсутствием реформ.
Вот что писал один из главных деятелей ретроградной партии, князь Мещерский: «Не будь этого печального исхода войны, анархическое движение осталось бы у нас по-прежнему хроническим недугом в умственной жизни России и не нашло бы почвы для себя, чтобы перейти в состояние острое и к дерзкому походу против государственного порядка».
Берлинский договор оказался пороховой бочкой для России.
И трагические события не замедлили начаться.
Выстрел
События эти начались с обстоятельств, которые по тем временам считались заурядными. В это время наш Янус, старательно глядевший назад, предпочитал иметь на службе людей исполнительных, то есть похожих на служак времен отца.
Генерал-адъютант Федор Федорович Трепов– петербургский градоначальник – был именно таковым. Государь знал, что Трепова не любили в обществе. Но уже свершилось: стоило ему кого-нибудь назначить, как его начинали дружно не любить. Александр с раздражением отмечал: чтобы теперь он ни делал – он ошибся.
Трепов, 60-летний сверстник государя, был, что называется, «старого закала папаша» – типичный николаевский Держиморда. Как писал зло современник: «У него на лице написана такая программа, что если четверть выполнит, десять раз надо повесить. И при том – какое благодушие!»
В тот летний день 13 июля 1877 года Трепов приехал в десять утра по каким-то делам в Дом предварительного заключения на Шпалерной улице. Здесь градоначальник встретил во дворе гуляющими вместе троих арестантов.
Один их них и был уже упоминавшийся нами член «Земли и воли» Боголюбов, арестованный за демонстрацию у Казанского собора и приговоренный к пятнадцати годам каторги. В Доме предварительного заключения Боголюбов ожидал исполнения приговора – отправки на каторгу.
Далее все было заурядно. Был градоначальник Трепов в плохом настроении, и ему не понравился Боголюбов – не так отвечал ему, не снял шапку… И выместил на нем градоначальник плохое настроение весьма обычно.
– В карцер его! Шапку долой! – и выбросил вперед руку, чтобы сбить шапку с головы заключенного.
Боголюбов, полагая, что генерал хочет его ударить, резко отпрянул. Шапка с его головы слетела, а сам Боголюбов, потеряв равновесие, пошатнулся и едва не упал. Эту сцену видели из окон Дома предварительного заключения многие арестанты, почти сплошь политические. Им показалось, что градоначальник ударил Боголюбова. Заключенные были люди молодые и страха николаевских времен, к сожалению для Трепова, уже не ведали. Более того, жаждали показать, как они относятся к власти. И градоначальник услышал проклятья, и полетело в него все, что можно было просунуть сквозь решетки: кружки, книги, зубочистки. Окончательно рассвирепевший Трепов велел поступить, как в добрые времена покойного императора, то есть наказать «поотечески». Он приказал высечь Боголюбова.
Считая инцидент исчерпанным, Трепов уехал.
Но тут-то все и началось.
Охранники ненавидели политических. И на виду у глядевших из окон арестантов неспешно таскали шпицрутены в карцер, куда посадили Боголюбова. Так они дразнили политических. Но политические были люди нервные, и у некоторых революционерок начались истерики. Арестанты сквозь решетки проклинали власть и начали грозить общим бунтом. Все опасно накалилось… Об инциденте пришлось доложить министру юстиции графу Палену. Министр был, подобно Трепову, из исполнительных людей. Он заявил, что Трепов поступил хорошо: «Если начнутся беспорядки, пошлем на Шпалерную пожарную трубу обливать их холодной водою, а если беспорядки будут продолжаться, то по всей этой дряни будем стрелять».
Но беспорядки не начались, и история вновь казалась законченной.
Но опять не учли: новая эпоха гласности плохо сочеталась с действиями исполнительных служак. Об истории во всех подробностях тотчас поведали петербургские газеты. Журналисты, как и положено, не отличались сочувствием к градоначальнику, и статьи были соответственные.
И произошло!
24 января 1878 года уже забывавший об этой истории Трепов принимал прошения в канцелярии градоначальства. Одной из просительниц была девушка среднего роста, с продолговатым, бесцветным, каким-то нездоровым лицом и гладко зачесанными волосами. Она была одета в серый бурнус, с нелепыми фестончиками на подоле. В одной руке у нее было прошение, другая рука пряталась под бурнусом. Подав одной рукой прошение Трепову, другой она распахнула бурнус и выстрелила в градоначальника в упор из револьвера «Бульдог».
Она, видимо, волновалась. Как сама потом скажет, «очень трудно поднять руку на человека». Так что выстрел получился нелепым. Как записано в протоколе: «Арестованная нанесла генерал-адъютанту Трепову рану в полость таза пулею большого калибра». Попросту – угодила в задницу генерала.
Она никуда не убегала и дала себя задержать. Как описывает очевидец, «сидела на стуле, глядя в потолок близорукими серыми глазами и безразлично отвечала на вопросы следователя». Она сообщила, что Трепова никогда до сего дня не встречала. Стреляла она в него, потому что в газетах прочла о его зверском обращении с беспомощным заключенным. «Очень трудно было поднять руку на человека, но совесть заставила».
В это время в соседней комнате безуспешно пытались вынуть пулю из зада градоначальника. Всю эту картину увидел государь – он пришел навестить раненого Трепова.
