Во время войны с террором Лорис-Меликов был назначен харьковским генерал-губернатором. Он управлял губернией жестко, но без изуверства. И действовал не только репрессиями, но и уступками общественному мнению. В результате он стал единственным военным генерал-губернатором, прекратившим террор в своей губернии.
Часть четвертая
Возвращение царя-освободителя
Человек со стороны
Слепая охрана
Двуликий Янус теперь смотрит только вперед. Император Александр II вновь велик, он прежний. Как в те времена, когда отменил крепостное право. Только теперь придется куда больше маневрировать. Успокаивать наследника и обманывать стоящую за ним оппозицию и двор, которые ждут беспощадной расправы.
И за всеми действиями Лорис-Меликова теперь будет стоять сам царь.
Все первое время Лорис-Меликов усердно «машет лисьим хвостом».
В эти сладкие дни наследник, ненавидевший петербургскую либеральную бюрократию, в восторге от провинциального боевого генерала, готового выполнять все его (точнее, Победоносцева) предписания.
И Лорис-Меликов не устает его в этом заверять: «С первого дня назначения моего на должность главного начальника Верховной распорядительной комиссии, – льстиво пишет граф цесаревичу, – я дал себе обет действовать не иначе, как в одинаковом с Вашим Высочеством направлении, находя, что от этого зависит успех порученного мне дела и успокоения Отечества».
Но вместе с наследником поверили в подчинение Лорис-Меликова и молодые нигилисты. И один из них поспешил действовать.
Это случилось вскоре после назначения Лорис-Меликова – 20 февраля, в тот самый день, когда Достоевский вел свою беседу с Сувориным.
Был третий час пополудни. У подъезда дома Лорис-Меликова стояли городовые.
На улице было довольно пустынно. Но тем не менее, несмотря на недавние террористические акты, никто из городовых не обращал внимания на подозрительного «оборванного, грязно одетого молодого человека» (так описывала его газета «Новое время»), слонявшегося в переулке.
Подъехала карета Лорис-Меликова. Граф вышел из экипажа и поднялся на крыльцо. И тогда молодой человек рванулся к графу. Выхватил из-под пальто пистолет, выстрелил в упор и… уронил пистолет.
Пуля скользнула по шинели графа.
Он лихо сбросил с себя шинель и кинулся на молодого человека. Опомнившиеся городовые бросились на подмогу, схватили стрелявшего.
А удалой граф, сохранивший присутствие духа, сумел пошутить:
– Пули меня не берут.
Петербург впервые за долгое время рукоплескал представителю власти. Смелость генерала понравилась обществу.
Но сам боевой генерал, конечно, должен был отметить странную слепоту охраны, не заметившей разгуливавшего террориста.
«Они брали под козырек, в то время как надо было схватить злодея и обратить внимание на близстоящих», – писала газета «Новое время» 22 февраля.
Стрелявший оказался евреем, мещанином Ипполитом Млодецким из маленького городка Слуцка Минской губернии. Впоследствии выяснится: Млодецкий действовал на свой страх и риск, без участия «Народной воли». Но тогда, конечно же, все приписали могущественному И.К. – продолжению «5 февраля». И в заграничных газетах уже писали о скором падении династии.
Лорис (так, сокращая длинную фамилию, часто звали его в Петербурге) приказал сей же час без всякого суда, как это принято на войне, повесить Млодецкого. Но император велел действовать по закону. По новому, «весьма военному» законодательству все делалось в 24 часа. Следствие закончили вечером, утром был суд, днем Млодецкого повезли на виселицу.
Тотчас после покушения к Лорису обратился с письмом известный писатель Всеволод Гаршин, сражавшийся добровольцем на той же балканской войне. К изумлению генерала, Гаршин умолял его простить Млодецкого. Но этого генерал понять не мог.
Млодецкого казнили на Семеновском плацу. Стояло слякотное, мокрое февральское петербургское утро. На эту казнь пришел смотреть Федор Достоевский. Задумавший роман о молодом террористе, гибнущем на эшафоте, писатель не мог ее пропустить.
И, глядя на ожидавшего смерти Млодецкого, Достоевский вспоминал другого молодого человека, стоявшего на эшафоте на той же площади. И так любившего тогда жизнь. И утешавшего других приговоренных– «Мы будем вместе с Христом»..
Второй сын Кости, великий князь Константин Константинович (писавший стихи под псевдонимом К.Р.), беседовал потом с Достоевским и записал в дневнике: «Достоевский ходил смотреть казнь Млодецкого. Млодецкий озирался по сторонам и казался равнодушным. Федор Михайлович объясняет это тем, что в такую минуту человек старается отогнать мысль о смерти, ему припоминаются большею частью отрадные картины, его переносит в какой-то жизненный сад, полный весны и солнца. Но чем ближе к концу, тем неотвязнее и мучительнее становится представление неминуемой смерти. Предстоящая боль, предсмертные страдания не страшны: ужасен переход в другой, неизвестный образ».
Но молодой Достоевский дождался тогда помилования.
В этот раз было иначе: ударил барабан, надели балахон на Млодецкого, и палач, как-то дружески обняв его за плечи, повел к петле, качавшейся на петербургском февральском ветру.
Император записал: «Млодецкий повешен в 11 ч. на Семеновском плацу. Все в порядке».
«Порядком» стала называться петля. Это и был результат войны с террором.
Диктатура совести
И в это же время произошло небывалое. Правительство вступило в печатную полемику с революционерами и попросило общество о помощи. Лорис-Меликов обратился с воззванием к жителям столицы:
«Проповедуя свободу, они угрозами и подметными письмами вознамерились угнетать свободу тех, которые исполняют свои обязанности… Ратуя за принципы своей личной неприкосновенности, они не гнушаются прибегать к убийствам из-за угла». И правительство призывает против них «к себе на помощь силы всех сословий русского народа для единодушного содействия ему в усилиях вырвать с корнем зло..»
Власть впервые обратилась за поддержкой к обществу, о котором самодержцы никогда не вспоминали. И граф теперь не уставал объяснять: Верховная комиссия – это диктатура, но диктатура добра, разума и закона.
«Диктатура сердца» – так не без иронии назвали скептики идеи графа.
В первые два месяца существования Верховной распорядительной комиссии Лорис встречается с наследником по несколько раз на неделе. Отношения самые сердечные, они переписываются постоянно.
21 февраля 1880 года наследник пишет графу: «Любезный граф, если Вы не слишком заняты и если Вам будет возможно, прошу Вас очень заехать ко мне сегодня в 8 1/2 часов вечера, – мне бы хотелось поговорить с Вами».
