Она взглянула на Радзивилла, и Радзивилл опять гордо поклонился.
– Наши действия начнутся с совместной поездки с князем Карлом в Константинополь к султану. Мы принудим султана к прекращению всяческих мирных переговоров с узурпаторшей. Оттуда, из Константинополя, я обращусь к русскому войску и флоту – свергнуть узурпаторшу-немку и передать престол законной наследнице – последней из дома Романовых. – Глаза ее горели. – Я напишу главе русской эскадры графу Алексею Орлову. Партия Орловых недавно пала в России, и, нет сомнения, граф возьмет мою сторону!
– Как все причудливо соединялось в этой очаровательной головке. Это я ей рассказывал про низвержение Орловых и про Разумовского. Несколько лет назад казацкий гетман проезжал через мои владения. И все вокруг говорили о тайном браке его брата Алексея с императрицей Елизаветой. Но она, видимо, перепутала имена братьев, назвавшись дочерью казацкого гетмана. Так я подумал тогда…
– Итак, господа, на днях князь Радзивилл отправляется в Венецию. И будет готовить экспедицию и корабли для нашей поездки к султану. Чтобы не давать повода к излишним слухам, мы отправимся в Венецию порознь.
– В Константинополь, Ваше высочество! – закричал Радзивилл. – И если верность отечеству потребует от меня терпеть нужду до конца моих дней – буду терпеть, но мать-родину не предам!
– К сожалению, остается еще один важный вопрос – экспедиция потребует много денег… я знаю ограниченные ныне средства князя Карла…
– Все отдам, все, что есть! И будем верить, что мы получим помощь от Бога, как получаем от людей одни притеснения! – выкрикнул Радзивилл.
Принцесса взглянула на Лимбурга.
– Я готов во всем помочь своей будущей супруге, – начал Лимбург. И добавил: – Ее высочеству Елизавете Всероссийской.
– У меня уже есть план, господа, – продолжала принцесса. – Копии находящихся у меня завещаний русских царей должны быть немедленно показаны французским банкирам. Одновременно в газетах надо опубликовать подробный список крепостей, взятых моим братом Пугачевым. После чего немедля следует выпустить в Париже заем от моего имени как единственной законной наследницы Русской империи. Дадут, дадут деньги проклятые банкиры!
– Браво! – закричал Радзивилл.
– Скоро начнет светать. Пора расставаться, чтобы не возбуждать излишних слухов, – сказала принцесса. – Мой офицер проводит вас обратно в Оберштейн, господа…
Молодой незнакомец вышел из темноты и поклонился.
– Позвольте вам представить… – обратилась принцесса к Лимбургу. – Это Михаил Доманский…
Михаил Доманский. Польский шляхтич. В пятнадцать лет был пристроен дядей во дворец князя Радзивилла. Там, среди пиров, охот и диких оргий, вырос этот человек. Был избран депутатом сейма, принял сторону Конфедерации, участвовал в восстании против избрания королем Понятовского.
После поражения бежал в Германию. И здесь вновь встретил своего прежнего господина Карла Радзивилла. Радзивилл целиком попал под влияние двадцатишестилетнего Доманского. Теперь на всех съездах конфедератов от имени Радзивилла выступал Михаил Доманский…
Кавалькада едет в лунной ночи. Подъехав к замку Оберштейн, Доманский прощается со всеми и исчезает во тьме.
Рассвет.
В замке Оберштейн, в гостиной у догорающего камина сидели Лимбург и принцесса.
– Как вы догадываетесь, мой друг, – насмешливо начинает принцесса, – с нашим браком придется повременить. Покуда я не сяду на русский трон. Надеюсь, тогда вашим родственникам не понадобятся бумаги? И вам не придется более собирать обо мне сведения по закоулкам Европы…
– Невероятно! – вздохнул Лимбург. – Вы готовы отвергнуть таинство брака ради призрачной мечты?
Она гневно взглянула на него. Он помолчал, но потом добавил:
– Алин, мы одни. Поклянитесь мне… Более ничего не надо. Этой клятвы будет достаточно… Все, что я слышал сегодня, правда?
Она усмехнулась и торжественно сказала:
– Клянусь, что императрица Елизавета имела дочь от тайного брака, увезенную из России и воспитанную за границей!
– И кто же она, Алин? – не выдержал Лимбург.
Она посмотрела на него бешеными глазами:
– Я, Ваша светлость! И запомните навсегда: Алин умерла. Есть принцесса Елизавета.
И вдруг потянулась к нему, поцеловала. Потом оттолкнула и сказала:
– А сейчас вы вернетесь в Нейсес.
– Но…
– И не спорьте, Телемак: вы должны выполнить важное дело… Благодаря вашей глупой ревности в тайну оказался посвящен посторонний. Он знает о готовящейся экспедиции, этот желчный и злой человек. Я говорю о Рошфоре.
– Что вы еще хотите?
– Вы уже догадались. Я не могу рисковать делом всей своей жизни. Если вернетесь в Нейсес и снова посадите, – она усмехнулась, – «верного Рошфора» в государственную тюрьму. И горе ему, если он выйдет оттуда, пока не свершится экспедиция к султану. Я не хочу мертвецов.
И она вновь страстно поцеловала князя, и князь, как всегда, обмяк.
Лимбург и Рошфор отъезжают от ворот замка Оберштейн.
– Поглядите, Ваше высочество…
И Рошфор, смеясь, показывает на темные силуэты у стены замка. Лимбург молча глядит на лошадь, привязанную у потайной двери в стене.
– Не узнали, Ваше высочество? Это лошадь того самого поляка Доманского, который должен быть далеко отсюда…
– Послушайте, граф, – в бессильном бешенстве говорит Лимбург. – Ваша вечная подозрительность уже завела нас… вернее, вас в пропасть. Я не знаю даже, как сказать вам, но я должен вас…
– …арестовать! – говорит Рошфор, умирая от смеха.
– Но я не мог забыть эту лошадь… И в те недолгие часы, когда она допускала меня в Оберштейн, я всегда чувствовал присутствие этого человека. Появлялись кем-то написанные проекты ее писем турецкому султану, шведскому королю, гетману Огинскому. Теперь она переписывалась со всей Европой…
Замок Оберштейн. Принцесса, как тигрица, разгуливает по зале, когда входит Лимбург. Она швыряет ему в лицо скомканное письмо и кричит:
– Этот мерзавец! Этот хитрый подлый трус!
– К кому относится все это на сей раз?
– Гетман Огинский! И он смел называться моим другом! Я послала ему письмо в Париж, я предложила ему принять участие в моей экспедиции в Турцию с князем Радзивиллом… И что мне ответил этот жалкий изменник!..
Из письма Михаила Огинского принцессе 10 апреля 1773 года:
«Расположение мое к вам по-прежнему глубоко ношу в своем сердце… И поверьте, мой язык никогда не выдаст доверенной мне тайны. Но ваши предложения возбудили во мне воспоминания о временах оракулов, которые никогда не говорили определенно ни «нет», ни «да»…»
