– То есть Элквуд – город трусов?
Маккиндри пронзил его взглядом.
– Это город запуганных людей, которые переживать переживают, но помирать ни за что ни про что не хотят.
Финч презрительно улыбнулся.
– А у тебя что за должность? Старшее сыкло на деревне?
– Я делаю, что могу. Что в моих силах. Какую работу поручили, такую и выполняю. Народу со мной полегче на душе. Знают, что если не будут в каждой бочке затычкой, ниче с ними не сделается.
– То есть, другими словами, ты ничего не делаешь.
Маккиндри чувствовал, как уходят силы, зная, что они ему пригодятся, если представится удачный момент. Он был истощен, его мучила боль.
– Не знаю, чего ты хочешь от меня услыхать.
– Начни с того, почему не позвонил кому-нибудь, кто не такой бесхребетный слизняк, и не вызвал армию, чтобы уничтожить Мерриллов? Полиция штата, ФБР, кто угодно. Выбор был всегда. Чего молчал?
– Я только лаю, да не кусаюсь. Все, кто шел супротив Мерриллов, плохо кончали, – ответил Маккиндри. – Они народ лютый, мистер Финч. Ни перед чем не остановятся, любого загубят во имя своего бога.
Тут Финч замер, на его лице мелькнуло любопытство. Он спросил после заминки:
– Что у них за бог?
Маккиндри пожал плечами.
– Как у всех у нас.
– Где их искать?
– Не знаю.
Финч взвел курок, подошел к столу и сел с другом. Облегчение, которое шериф почувствовал благодаря этому повороту, быстро пошло на убыль, когда тот взял охотничий нож.
– Знаешь, что они сделали с девочкой? – спросил он.
– Да, – признался Маккиндри.
– Хорошо. Тогда подумай еще раз. Мы уже оставили тебя без пальцев на ногах, как Мерриллы – Клэр. Если следовать их примеру, дальше пойдут пальцы на руках. Потом – глаз, – он перевел взгляд на друга. Бо допил апельсиновый сок, почмокал и отдал ему бутылку. Финч поднял и задумчиво вгляделся в пустое стекло. – А еще они ее изнасиловали, шериф.
Маккиндри почувствовал холодок в животе. Он не сомневался, что они сделают все, что обещают, если он не даст им то, чего они хотят. И начал говорить.
– Мать, – сказал он. – У нее то ли брат, то ли сват, то ли еще кто в округе Раднер. В жисть его не видал – не знаю, ни кто он, ни такой же он чудик, как остальные, или как. Но живет он километрах в тридцати от завода по переработке отходов в Коттонвуде. Там ни черта нет, пустыри да пара брошенных домов. Не скажу, что они точно туда отправились, но про других родных я слыхом не слыхивал, вот вам крест.
Финч с другом переглянулись. Бо кивнул.
– Вы нам очень помогли, шериф, – сказал Финч.
Они начали собираться, убирать пистолеты в кобуру и ножи в ножны. Маккиндри дождался, пока не стало ясно, что его не собираются развязывать, и тогда начал вопить.
– Мерзавцы! Отпустите меня!
Они уже направлялись к дверям. Теперь остановились. Бо пробормотал что-то на ухо другу, затем взглянул на Маккиндри.
– Приятно было познакомиться, – сказал он и ушел, захлопнув со стуком дверь.
Финч помедлил.
– Развяжи, я же все рассказал, как есть, – просил Маккиндри.
Финч покачал головой.
– Заберем на обратном пути, – сказал он с улыбкой и вышел.
В шоке Маккиндри ждал, когда они вернутся, уверенный, что его только заставляют понервничать. Но затем снаружи раздался звук заводящейся и уезжающей машины.
– А вы не воротитесь, слыхали? – закричал он. – Пойдете к ним – и назад не воротитесь!
31
Седой Папа поднял глаза и улыбнулся, когда Кралл вошел в хижину.
– Присоединяйся к молитве, Иеремия.
Они собрались вокруг стола, ожидая его.
Кралл обвел взглядом лица. В отвращении молча отвернулся и вышел наружу, хлопнув дверью.
– Нужно иметь терпение, – объяснил Папа и протянул руки ладонями вверх, предлагая начать молитву. Подчинились все, кроме Люка, которого занимало что-то у двери, что видел лишь он. Его рот был полуоткрыт, глаза пустые. Аарон помыл его, но не очень старался, потому что не верил до конца, что Люк опять не пойдет против них. Пока он не видел доказательств каких-то перемен. Потому на лице и шее мальчика остались кровавые разводы, а в волосах запуталось мясо. Аарон грубо схватил его за руку, с другой стороны его примеру последовал Айзек.
– Ваш дядя горюет, – продолжал Папа, – и мы знаем, как это тяжко, даже с верой. Разве мы сами не горюем? Но мы умеем оборачивать это на пользу, чтобы быть сильнее в схватке с койотами. У бедняги Иеремии нет веры – пока, так что он даже Бога не может ненавидеть.
– И потому ненавидит нас, – кисло произнес Аарон. Горюет он, или нет, Аарон все равно не любил дядю Кралла. Никогда с ним раньше не встречался и теперь не жалел об этом. Взять то, что у него не было веры – а Аарон следил за выражением его лица, когда Папа объяснял им, что надо делать и зачем. Пока Кралл не увидел Маму, он смотрел с презрением – Аарон не знал, к Папе или его религии, но для Аарона это было одно и то же. Папа – проводник воли Всемогущего, и потому презрение Кралла было сродни кощунству. Его внезапный интерес к Люку тоже вызывал опасения – словно яд Люка распространялся и заражал и Кралла.
– У него нет никого, кроме себя, – сказал Папа. – Он еще поймет.
– А если нет?
– Все пройдет, – сказал Папа. – Стоит чужакам ступить на его землю, чтобы покарать, как он обретет веру.
Аарон вздохнул и посмотрел на Люка, который безразлично таращился в пустоту.
– Люк, кажется, ополоумел, – сказал он. – Слова не молвит с тех пор, как его вынули из Мамы.
– Сейчас из вашего брата, – сказал Папа, обращаясь ко всем, – изгоняется яд. После этого остаешься пустым, с раненым разумом. Как и с дядей, возвращение Люка займет время, но он вернется и будет сильнее нас всех.
Аарон не избавился от сомнений. Папа будто был уверен, что перерождение излечит Люка от яда. Близнецы хотели в это верить. Но не они нашли Лежачую Маму в ночь, когда Люк пытался убить их отца. Что бы доктора не сказали о причине смерти, они ошибутся: ее отняли страх и разбитое сердце. Страх перед койотами, собирающимися в лесах и выжидающими, привлеченными запахом паники. Она чувствовала их, зная задолго до того, как они поехали искать девчонку, что уже поздно и конец близок. Наверное, когда Люк их предал, к ней спустились ангелы и рассказали, что случилось у Веллмана, что пытался сделать ее любимый сын.
Она умерла в одиночестве и крича.
Аарон нашел ее с лицом, застывшим в ужасе; мертвые глаза вылезли из глазниц, длинный язык лежал синий на обмякшем подбородке. Вонь в комнате стояла ужасная – хуже, чем при жизни, из-за чего ему впервые за многие годы захотелось открыть окно. Но его заело; в щелях затвердела какая-то жирная бурая слизь, так что в итоге пришлось снять рубашку, обернуть кулак и разбить стекло.
