* * *
Отец Дарьи Васильевны в начале девятисотых годов вышел в отставку полковником и умер до войны. Оба брата во время войны служили в 166-м пехотном Ровненском полку. Сергей Антонович был ранен в руку во время одного из боев. Вадим Антонович участвовал в тяжелых боях под Козювкой в Галиции, из которых благополучно выбрался, только шинель его была пробита пулями в семнадцати местах. В двадцатом году Вадим Антонович был со мною в Одессе, но участвовать в походе к румынской границе отказался, остался в городе. «Не могу идти, Василий Витальевич, у меня остались дети беспризорные, я останусь». И исчез. Дальнейшей их судьбы не знаю.
Мой младший сын Дмитрий
Я расстался с ним в Севастополе в двадцатом году. Диму взяли моряки, и на миноносце он ушел в Бизерту. Там поступил в русский морской кадетский корпус и окончил его. По опыту жизни в Бизерте рассказывал мне, что негры симпатичные, а арабы отвратительные.
Затем был принят в Сен-Сирское военное училище. Он вышел из него примерно в 1925 году и хотел поступить в Иностранный легион, в котором ему обещали офицерскую вакансию. Но на них было много претендентов, и все офицерские должности разобрали французы. Ему же предложили поступить рядовым. Дима обиделся и уехал в Югославию.
В Югославии поступил в Люблянский университет. Одно время перешел в Белградский, но затем вернулся обратно в Любляну. Говорил, смеясь, что в Белградском ощущал что-то турецкое, а в Люблянском — немецкое, и последнее ему больше нравилось. По-видимому, многовековое господство турок и немцев не прошло бесследно для сербов и словенцев, несмотря на то, что они остались христианами…
После окончания университета Дима стал специалистом по шоссейным дорогам, мостам и железобетонным конструкциям. Тогда же некоторое время прослужил в югославской армии рядовым — был призван на подготовительные сборы. Впоследствии служил в фирме Тодта, уже во время войны поехал к немцам, был направлен ими в оккупированную Польшу, где строил дороги. Жил в Гдыне. По-видимому, оттуда через Швецию попал в США. Сейчас живет в городке Гленбурн, что в двадцати пяти километрах от Балтиморы, работает в какой-то строительной фирме. С ним же работает и его сын Василий Дмитриевич. Жена сына работает где-то продавщицей.
Еще в Югославии Дима женился на своей двоюродной сестре Татьяне Александровне Билимович, дочери моей сестры Аллы Витальевны. Но брак был неудачным, они расстались, и впоследствии он женился на Антонине Ивановне Гвадонини, которая и родила ему в сорок втором году сына, названного в мою честь Василием.
Отрывок (начало) письма В. В. Шульгина Р. Г. Красюкову от сентября 1970 г. (масштаб уменьшен)
Моя сестра Павла Витальевна
После окончания киевской женской гимназии Лина поехала с одной дамой в Харьков, где были организованы в России одни из первых женских курсов, поступила на них и успешно закончила. Затем вернулась в Киев.
Ее мужа Могилевского я совершенно не помню и никогда не видел. Не то он рано умер, не то рано ушел из семьи13.
Лина нас как бы воспитывала и на моей памяти занималась «Киевлянином» — вела хозяйственную и литературную часть газеты. В 1917 году «Киевлянин» держался на моих передовицах и на энергии Лины и моей жены Екатерины Григорьевны. Политические статьи последней имели успех, они были полегче, чем мои, и более прочувственные. Екатерина Григорьевна подписывалась «А. Ежов». Почему? Не знаю…
Мои племянники Могилевские
У Павлы Витальевны было трое сыновей: Филипп, Александр и Иван Александровичи Могилевские.
Филипп сначала окончил реальное училище, затем он оказался в Академии художеств по классу скульптуры. Шел хорошо, несмотря на крайнюю беспорядочность характера. Мог работать очень интенсивно, за свои проекты два раза получил первую категорию.
Будучи старшим сыном, он по закону в армию не был призван. Во время войны был моим помощником по санитарному отряду, затем примкнул к какому-то кавалерийскому отряду в качестве медика.
Во время революции я его совершенно не помню. Он в Петербург не приезжал, а в конце концов оказался в Одессе, и там уже во время Деникина он со своим товарищем создал блок христианских избирателей. Они выиграли на выборах в Городскую Думу. Сам он не выставлял свою кандидатуру, но идея создания христианского блока принадлежала ему.
Характер у него был общительный.
В двадцатом году он участвовал вместе со мною в Стесселевском походе, затем был в Одессе. И я узнал, что его арестовали чекисты. Я написал им письмо, что он совсем ни в чем не виноват, далек от политики и что если его выпустят, то я пойду взамен него. Чекистам же он ответил отказом на обмен, сказав, что живым от них не выйдет. Чекисты в конце концов оставили его в покое.
Когда я бежал в Крым, то попросил Врангеля обменять его на какого-то большевика, сидевшего в Севастополе. По радио сообщили об этом большевикам. Однако, когда отступали, то этого человека расстреляли. Тогда в Одессе был расстрелян Филипп.
В детстве он был очень красив. Особенно выразительные глаза и длинные ресницы. И характер у него был общительный. Иногда на весь дом раздавался крик: «Ресница! Ресница!». Сначала недоумевали, потом научились вытаскивать из его глаз загнувшиеся ресницы.
Лет в четырнадцать-пятнадцать он был влюблен в Елену Викторовну Гошкевич, будущую Сухомлинову, которая жила в здании редакции и типографии «Киевлянина». Ей было тогда восемнадцать лет, и она очень мило к нему относилась. Он был как бы ее пажом. Впоследствии она всегда справлялась о нем.
* * *
Судьба Александра Могилевского — это преступление и наказание.
Выше я поведал, как стал правым. Теперь расскажу, как стал правым мой племянник Саша. Это случилось с ним тоже в университете, но не в киевском, а в петербургском. Тогда мы жили квартетом: мой отчим — член Госсовета, я — член Госдумы, мои племянники Филипп Могилевский — скульптор в Академии художеств, и Александр Могилевский — студент университета (название факультета не помню, но шел по агрономии).
«Борцы за свободу», применяя всяческое насилие, дошли и до химической обструкции. Они преподносили своим товарищам по университету химические газы — бросали колбы или какие-то пакеты с газами в занимающихся студентов. На всю жизнь они испортили моему Саше глаза — он видел, но был подслеповат. Но в ином плане после этих химических обструкций он стал видеть лучше: он стал правым.
Мои речные путешествия
Однажды наступили вакансии для Государственной Думы и кончились занятия в университете. Мы с Сашей отправились из Петербурга по железной дороге в Смоленск, захватив только что купленный мною французский лодочный мотор «мотогодиль». Я заплатил за него чистоганом пятьсот рублей. У меня осталось мало денег, что выяснилось впоследствии.
В Смоленске мы переночевали на спасательной станции на Днепре, где нас приютили два любезных матроса. При их посредстве мы купили долбленый челночок, на вид очень красивый. С внешней стороны он был выкрашен шефской смолой, а внутри — красным суриком. У него были хорошие обводные линии, так что он должен был быть ходким. Его недостатком сравнительно с байдаркой было то, что он был беспалубный, открытый. За этот челночок плюс благодарность матросам пришлось еще облегчить мой карман.
