— По своей воле идешь ли замуж? — спросил священник.
Она ответила:
— Да.
— Не обещался ли кому? — обратился он к жениху.
— Нет.
Тогда сказаны были слова, я забыл какие, после которых считалось, что брак совершен. Псаломщик запел: «Исайя, ликуй…» похоронным голосом. Шафера расписались в книге, после чего все вышли из церкви, кругом ликовал народ. Молодые сели в карету и умчались тем же путем в Агатовку, где уже накрывали столы для пира, остальные разместились в экипажах и поехали вслед за ними.
* * *
Обед был сервирован на веранде, увитой диким виноградом. Окна веранды выходили в столовую, где стоял рояль. Обед был прекрасен. Иван Иванович, наш шеф-повар, оказался на высоте. Все, что можно было иметь в деревне, и все, что можно было привезти из Киева, было на столе. Иван Иванович был добросовестным и честным человеком. Между прочим, мой отчим завещал ему после своей смерти десять тысяч рублей. Дмитрий Иванович Пихно не был гурманом, но ценил эти его качества. Иван Иванович умер вскоре после смерти Д. И. Пихно…
За столом, кроме нашей семьи, сидели мать невесты Варвара Валериановна Меркулова, урожденная княжна Урусова, ее незамужняя сестра княжна Екатерина Валериановна, ротмистр Ивков, женатый на другой сестре Варвары Валериановны, отец невесты, Меркулов, бывший председатель окружного суда, а в то время уже горький пьяница, какие-то еще родственники и старшие служащие имения и мельницы. Наконец, подали шампанское. Я встал с бокалом в руке, а Павел Дмитриевич исчез — приготовлен был сюрприз. Тост был арией под аккомпанемент рояля за стеной. Мелодия была скрадена у Леонкавалло и как бы совсем не подходила к настоящему моменту — это был пролог к опере «Паяц», но слова были моими, и смысл их был таков: когда все хорошо, ни облачка на небе, растворение воздухов и изобилие земных плодов, в небе — синь, на земле — цветы, тогда просто любите друг друга; но когда молния, буря и ветер, в небе грозные тучи и самые скалы и горы рушатся, крепче обнимите друг друга и любите в сто раз сильнее…
В это время я заметил — ведь я все время смотрел на невесту, — что она сидела бледная, очень красивая, и ресницы ее большими полукругами лежали на щеках. И вдруг из под этих длинных ресниц показалась жемчужная слеза, засверкавшая в лучах солнца, и скатилась вниз. Лучшей награды мог ли ждать певец. И я хотел, чтобы ресницы поднялись и она поблагодарила бы меня улыбкой.
Только я понял эту слезу, остальные же не поняли. Все истолковали ее не так, как было надо. Была же эта слеза роковая…
Я закончил свой высокопарный тост просто:
— Здоровье ваше!
И неожиданно грянул оглушительный туш — это ротмистр Ивков тайно доставил духовой оркестр 11-го уланского Чугуевского Ее Величества Государыни Императрицы Марии Федоровны полка, в котором он служил. И в наступившей после туша тишине негромко сказал мой отчим Дмитрий Иванович — он был строг, но ему, видно, понравился мой неожиданный тост:
— Здоровье трубадура.
И опять туш грянул к синему небу, и маленький дом вздрогнул, и усыхающие тополя задрожали…
Моя вторая сестра Алла Витальевна и Билимовичи
Алла Витальевна прожила очень счастливую жизнь с Александром Дмитриевичем Билимовичем, была им любима и не знала никаких невзгод. И в эмиграции они жили просто прекрасно, особенно в сравнении со многими бедствовавшими русскими изгнанниками. В Любляне у них была даже небольшая вилла. Отпраздновали серебряную свадьбу, получили серебряные ложки и все, что положено по такому случаю, и вдруг она вскоре неожиданно умерла.
В Югославии ей сделали прививку от дизентерии, а впоследствии, когда она заболела скарлатиной, профессор Вербицкий сделал ей укол от скарлатины. Но это вызвало противодействие со стороны прививки от дизентерии, она заболела и умерла.
Сначала Александр Дмитриевич горевал, но вскоре сошелся с Ниной Ивановной Гвадонини, и они поженились. Однако счастья не было. Призрак прошлого счастья Александра Дмитриевича стоял между ними. Это сказывалось даже на собаках. У А. Д. Билимовича был волк Перун, которого нельзя было ни погладить, ни подойти к нему сзади. Он боялся только грома. Была еще испанская кудлатая собака, задиристая и нахальная. Чтобы Перун ее не разорвал, ему надевали намордник, а той нет, и в результате страдал Перун.
Я узнал об этом, приехав к сыну в Любляну по его просьбе, так как у него тоже были семейные неприятности — Таня изменила ему с Павловым. Остановился у Александра Дмитриевича, который искренне возмущался поступком дочери. Обстановка в его доме тоже была тяжелая и натянутые отношения с Ниной Гвадонини бросались в глаза. Как-то мы с нею разговорились по душам и она заметила: «Вы знаете, Билимовичи особые люди, понять их нельзя». Однако сама Нина была тоже женщиной с характером, да еще избалованная своим первым мужем Шуберским, видным железнодорожным деятелем в России, который умер в эмиграции в Любляне.
Отношения у Димы с Таней испортились вконец, я надавил на него, и он оставил Таню, переехал в Белград к моей сестре Лине Витальевне и перевелся в Белградский университет. Потом уж, не помню когда и как, он сошелся с Антониной Гвадонини, сестрой Нины.
У Нины и Антонины были разные матери. Нина родилась от законного брака, матери ее не помню, сама она внешне была типичной итальянкой. Антонина родилась от внебрачной связи их отца с крестьянкой и была полной противоположностью своей сестре — очень красива, тонкие черты лица, красивый певучий русский говор.
Я с ней познакомился еще раньше, и у нас установились дружеские отношения. Как-то мы поехали вместе на озеро Блед, на котором был небольшой островок, заросший высокой травой, вокруг плавали лебеди. На островке находилась церковь, которая всегда была открыта и в ней редко кто бывал. В звоннице висел колокол, веревка от которого падала на землю. Существовало поверье: надо было задумать желание и дергать за веревку; если удавалось выбить звон, желание должно было исполниться. Антонина выбила…
Я ее называл Шиллером, была похожа. Однажды спросил ее в шутку: «Антонина, если б я был свободен, пошли бы за меня?». Не колеблясь ответила: «Да»…
Александр Дмитриевич был против брака моего сына с Антониной, хотел, чтобы он опять сошелся с Таней. Но тут уж против был я.
* * *
А. Д. Билимович был примерным супругом, пока жива была Алла Витальевна. Одно время мы жили вместе на юге Франции (они приехали к нам).
Но постоянно они жили в Словении, где он был профессором в Люблянском университете. У него проявились удивительные способности к славянским языкам. Ни немецкого, ни французского он порядочно не знал. В Югославии говорили, что если хотите услышать правильный славянский язык, послушайте Александра Дмитриевича. Он был учеником Дмитрия Ивановича Пихно, который читал политическую экономию, наследовал его кафедру и всю жизнь боролся с марксизмом. Дмитрий Иванович говорил плохо, но его практические занятия бывали великолепны, собирая обширную аудиторию. Часто устраивал открытые дискуссии с марксистами, непременным участником которых был Александр Дмитриевич. Позже, уже в Югославии, он увлекся математикой, оставил Люблянский университет и перешел преподавать в математическую школу в Белграде.
