А теперь, в 1970 году, я мыслю: «И Столыпин, и Керенский неправильно употребляли слово “великий” с вариантами. И тогда, и сейчас нам нужна не великая Россия, нам нужна Россия сильная, миролюбивая и мудрая».
А между тем он продолжал дальше:
— …Временное правительство призвало вас сюда, сыны свободной отныне нашей родины, для того, чтобы открыто и прямо сказать вам подлинную правду о том, что ждет вас и что переживает сейчас великая, но измученная и исстрадавшаяся родина наша. Мы призвали вас сюда, чтобы сказать эту правду всенародно в самом центре государства Российского, в городе Москве. Мы призвали вас для того, чтобы впредь никто не мог сказать, что он не знал, и незнанием своим оправдать свою деятельность, если она будет вести к дальнейшему развалу и к гибели свободного государства Российского.
И снова гром аплодисментов прерывает его речь…
Пошли речи за речью, а мне сейчас девяносто два года, и восстановить их в своей памяти я не могу. Отсылаю интересующихся к стенографическому отчету этого совещания.
Наконец, приближалась моя очередь. Передо мною должны были говорить Родзянко и Маклаков. Речи их должны были быть значительными, и такими они и были. Об этом можно судить по тому, что слышавший их А. Н. Толстой, ставший впоследствии знаменитым писателем, о котором в Советском Союзе принято говорить «наш граф», написал о них, присоединивши по недоразумению и меня, очень лестный отзыв49.
А я этих двух, выделенных из всех ораторов, не слышал. Почему? Что, я ушел из зала? Нет. Я был очень утомлен. Во-первых, потому что говорил не в первый день совещания, во-вторых, был очень утомлен всей той кутерьмой, которая была вокруг совещания. Только сон мог восстановить силы. И я заснул во время их выступления. Силы были восстановлены.
Маклаков
На этом кончаю о совещании. По окончании его я поехал к Маклакову в его имение в двадцати пяти верстах от Москвы. Поехал на извозчике. А это равнялось пяти часам езды туда и обратно.
Это не было родовое имение. Маклаковы не принадлежали к родовому дворянству, но они (я говорю о Василии Алексеевиче и его сестре Марии Алексеевне) с любовью устроили усадьбу. И я провел тот день очень уютно. Маклакову пришлось, по-видимому, с болью расставаться с этим уютным гнездом, так как незадолго до Государственного совещания он получил назначение послом во Францию.
Маклаков был одним из светлых умов, какие я знал. Об ораторском его таланте достаточно сказать, что его называли «златоуст» и «сирена». Он обладал даром располагать к себе, когда выступал. Это называется подкупающим красноречием. В этом отношении он был обратным явлением в сравнении с Марковым 2-м. Марков иногда говорил умно и правильно. Но у него была такая вызывающая манера говорить, что, соглашаясь с ним, не хотелось соглашаться.
Как очень умный человек, Маклаков не мог быть крайним. Когда ум побеждает страстность, то он видит и свет, и тени в каждом явлении.
Несколько слов о масонстве Маклакова50. В Государственной Думе говорилось о том, что он масон. Однажды Марков 2-й в кулуарах распространялся о масонстве вообще. Группа людей его слушала, в том числе и я. Но я в то время в масонство не верил и даже где-то написал об этом. До сих пор мне не удалось ухватить даже кончик хвоста какого-нибудь масона. Не возражая Маркову, я слушал его с внутренним презрением, когда он бездоказательно сыпал именами. К этой группе подошел и Маклаков и вмешался:
— Ну, Николай Евгеньевич, этак вы и меня причислите к масонам.
Марков повернулся к нему и сказал, на этот раз до крайности вежливо:
— Да, Василий Алексеевич, вы масон. И притом очень высокой степени.
Маклаков рассмеялся, ничего не ответил и пошел дальше. Но мне тогда показалось, что Маклаков сделал тонкую разведку и узнал, что хотел.
Это так, беглый инцидент. Гораздо интереснее вот что. В Государственной Думе в этот день шла перебранка, скучная и никому не нужная. В Екатерининский зал, в кулуары, из зала заседаний вышел Маклаков и, увидев меня (больше там никого не было), сердито сказал:
— Кабак.
— Да, я тоже ушел. Тошно слушать.
Мы прогуливались молча, и вдруг он остановил меня и сказал:
— Нам нужно что-нибудь такое, что бы всех нас могло возвысить, примирить и объединить.
— И это?
Он посмотрел кругом и сказал мне тихо:
— Это война с Германией.
* * *
В это время не было и речи о войне с Германией. Поэтому меня эти слова удивили. Я очень над ними раздумывал. А теперь я очень хотел бы прочесть книгу Маркова «Война темных сил» (что-то в этом роде, точно не помню)51.
Быть может, масоны давно уже хотели этой войны для каких-то своих тайных целей. Маклаков мог об этом знать, если он был масоном очень высокой степени. Иначе, человек очень миролюбивый и совершенно не военного склада характера и даже называвший себя антимилитаристом, он не мог желать какой бы то ни было войны. К этой мысли приводит нижеследующее обстоятельство.
Во время японской войны кадеты были открытыми пораженцами. Лозунг их был: «Чем хуже, тем лучше». Поэтому мы вели с ними жестокую борьбу. А как только разразилась русско-германская война, называемая Первая мировая, настроение кадетов резко изменилось. И Милюков требовал войны «до победного конца». О Милюкове тоже говорили, что он масон, хотя и «уснувший»52.
* * *
В эмиграции я окончательно убедился, что Василий Алексеевич масон. Он не сказал мне об этом открыто, но он подробно рассказывал мне, что такое современные масоны.
Масоны могут быть патриотами своего отечества, могут исповедовать различные религии, но они не могут быть клерикалами и антисемитами. Но эти общие явления в настоящее время, как говорил Василий Алексеевич, побледнели. В настоящее время масонский союз — это прежде всего союз взаимопомощи. Все масоны называют друг друга братьями. И вот, какой-нибудь совершенно незначительный человек может обратиться к министру-масону, называя его братом, и попросить помощи, которая в возможных пределах и будет оказана.
Неожиданное подтверждение я получил на юге Франции от маленького почтового чиновника, прозябавшего на своем месте. Он жаловался мне:
— Я мог бы получить место получше, но они хотят, чтобы я стал масоном. А я не хочу.
Итак, масоны не могут быть антисемитами. Но вот что я узнал однажды. Русские парижские евреи, главным образом журналисты, устраивали в Париже однодневный митинг. На этом митинге они хотели выяснить, что же антисемитам в них, евреях, не нравится. Я тоже получил приглашение в качестве антисемита. Мне написали, что все расходы по моему приезду и отъезду (я жил на юге Франции) будут оплачены. Я не поехал на митинг, потому что считан бессмысленным тысячелетнюю еврейскую трагедию рассматривать на однодневном митинге. Я ответил им, что напишу об этом книгу, которую и написал. Она была напечатана под заглавием: «Что нам в них не нравится?»53
