Я не знаю. Во-первых, я против капитализма, а республиканцы за него. Демократы пытались помочь рабочим проявить себя. Мой отец много лет голосовал за Томаса. Он думает, что мир постепенно к этому придет. Но он никогда не делал из этого проблемы. (Являются ли ваши идеалы отражением этой позиции?) О, может быть, но я этого не сознаю. Я проголосовала, как только смогла. (Как вы думаете, что будет после войны?) Может быть, снова придут республиканцы. Я думаю, американское общество очень изменчиво. Возможно, я тоже изменюсь. Мир находится в таком хаотическом состоянии, с этим надо что-то делать. В будущем мы должны научиться жить друг с другом, всем миром.
Но то, что мнимая прогрессивность нашей респондентки обманчива, выявляется в разделе о меньшинствах, где она выступает как воинствующая антисемитка. Чтобы оценить значение смутного стремления этой женщины к радикальным переменам, ему нужно противопоставить точку зрения другого псевдоконсерватора, убежденного антисемита М661А, который отбывает наказание в Сан-Квентине за разбойное нападение. Как говорит интервьюер, этот респондент разыгрывает из себя пресыщенного «избыточным опытом» декадента, и отсюда выводит ложноаристократическую идеологию как предлог для насильственного подавления слабых. Политикой он интересуется очень мало, «только я думаю, что мы держим путь к коммунизму, который я абсолютно отвергаю». На вопрос о причине он признается:
Прежде всего я никогда не прощу русским революцию… Я считаю их убийцами, и не политическими убийцами. Я и Россию не простил, как не простил Францию за ее революцию, или Мексику, и я думаю, что счастливее всех мы были при Гувере, и мы должны были его оставить. Я считаю, при нем у меня было бы больше денег, и я не признаю налога на наследство. Если я в поте лица заработаю 100 тысяч долларов, то я должен иметь право оставить их, кому захочу. Я бы сказал, что не верю, что все люди созданы свободными и равными.
В то время как он из чистого индивидуализма еще соглашается с традиционной критикой государственного вмешательства, он приветствовал бы государственный контроль, если тот будет в сильных руках. Здесь мнение заключенного полностью совпадает с мнением упомянутого выше офицера-охранника М109 (стр. 131):
(Какого я мнения о государственном контроле в экономике?) Наполовину я за это. Конечно, кто-то должен за этим стоять… Я верю в государственный контроль, потому что он действует. В демократию я на самом деле не верю; если мы знаем, что кто-то есть у руля, то не может быть революции и тому подобных вещей. Но я мало читал о политике и не думаю, что могу сказать много.
То, что за политическими взглядами М661А на самом деле скрыта мысль о «достойных людях», показывает его объяснение, почему он отвергает все революции:
Они разрушают существующий порядок… и всегда их делают люди, у которых никогда ничего не было… я ни разу не видел коммуниста, который происходил бы из приличного общества. Я прочитал книгу Джорджа Бернарда Шоу (о социализме).
Можно выделить два типа псевдоконсерваторов: те, которые как бы верят в демократию, а на самом деле настроены антидемократически, и те, которые сами называют себя консерваторами, но втайне стремятся к разрушению. Тем не менее эта дифференциация несколько рационалистична, а что касается психологических мотиваций и реальных политических выводов, то они не вполне исчерпывающи. В крайнем случае она может соответствовать неполной рационализации; ядро явления в обоих случаях одно и то же. Только что цитированный 661А относится к группе псевдоконсерваторов в узком смысле слова, как и M105, студент-юрист с высокими показателями по всем шкалам, который подчеркивает свое консервативное воспитание и в то же время неприкрыто признается в симпатиях к фашистам:
Конечно, мои республиканские убеждения я перенял от родителей. Но в последнее время я много читал, и я согласен с ними. Мы семья консерваторов. Мы не хотим иметь с социализмом ничего общего. Отец жалеет, что в 1932 году голосовал за Рузвельта. Отец писал сенатору Рейнолдсу в Южную Каролину о националистической партии. Она вовсе не представляет «лучшую Америку», но не стала по-настоящему изоляционистской, но мы думаем, что наша страна предана и продана.
В главах по клиническим аспектам
[22] исследуется связь между фиксацией отца и авторитарными политическими убеждениями; здесь они четко прослеживаются. Респондент использует формулу, которую применяли фашисты накануне поражения Германии, цепляясь за свою антиутопию:
Америка сражается в этой войне, но не будет мира, если выиграем войну. Я не знаю, что я могу от этого получить.
Яркий пример псевдодемократизма в узком смысле мы видим в начале раздела о политике в интервью с M108, отъявленным фашистом, имеющим высокие показатели; он изучает токсикологию насекомых и представлен в главе «Типы и синдромы» как носитель крайне «манипулятивного» синдрома. Он отвергает Рузвельта, Новый курс и практически любую социальную гуманитарную идею, но одновременно он говорит, что ощущает себя «чем-то вроде социалиста».
Именно по такому образцу национал-социалисты отвергали Веймарскую республику во имя власти, не подлежащей демократическому контролю, провозглашали неприкосновенность частной собственности и в то же время внедряли в свой партийный жаргон слово «социалистический». Само собой понятно, что эта разновидность «социализма», которая реально сводится к ограничению личных свобод во имя расплывчатой общности, превосходно уживается со стремлением к авторитарному господству, как его выражают те, кто называет себя консерваторами. Эта очевидная несовместимость частных интересов (того, кто должен «что-то от этого получить») и объективной политической логики (неизбежность победы союзников) правдами и неправдами ставится на службу профашистскому послевоенному пораженчеству. Не важно, как будет дальше, но демократия должна быть побеждена. С точки зрения психологии здесь используется деструктивное клише «грозящей гибели».
Пораженчество характерно для другой черты псевдоконсервативного политического мышления: сочувствия к врагам-фашистам, к гитлеровской Германии. Эта черта может быть оправдана как принцип гуманного великодушия и просто как демократическое стремление дать каждому справедливый шанс. Это психология пятой колонны, из которой в предвоенное время гитлеровская пропаганда извлекала в демократических странах довольно большую выгоду и которая ни в коем случае не искоренена до сих пор.
M106, студент колледжа, имеющий высокие показатели по всем шкалам и довольно разумный во многих отношениях, на первый взгляд относится к Германии критически, но затем все же склонен занять апологетическую позицию, когда, говоря высоким слогом, прослеживает следы немецкого фашизма вплоть до необъяснимых исторических корней, которые по большей части фашистская пропаганда выдумала сама:
Немцы всегда были агрессивны, они любили парады, и у них всегда была большая армия. Они должны были заключить после прошлой войны несправедливый мир. Версальский договор был однозначно направлен против них, и так как дела у них шли плохо, они с готовностью прислушались к молодому человеку, каким был Гитлер, когда он появился. Если бы удалось заключить более справедливый мир, сейчас не было бы трудностей. А Гитлер появился с обещаниями, и люди были готовы присоединиться к нему. У них была ужасная безработица, инфляция и все такое подобное.
