он хочет изучать средства борьбы с насекомыми и хотел бы работать в крупной фирме, вроде «Стандард Ойл» или в университете, но, вероятно, не на частном предприятии. В колледже он начал изучать химию, но в третьем семестре спросил себя, подходит ли это ему. В институте он интересовался учением о насекомых, а потом встретил в одной студенческой организации товарища, который также изучал энтомологию, с ним он беседовал о возможностях соединить химию и энтомологию. Молодой человек считал, что это очень хорошая область работы и здесь нужно вести дальнейшие исследования. Затем он установил, что токсикология насекомых охватывала все его интересы, что предмет не был так перенасыщен, что предоставлялись хорошие возможности для заработка и что не было такого большого наплыва желающих, как в химии и в технических дисциплинах.
Выбор профессии этим человеком, рассматриваемый сам по себе, может показаться случайным, но в контексте всего интервью он, однако, получает некоторое значение. Как установил Лёвенталь, фашистские ораторы имели обыкновение сравнивать своих врагов с «вредными насекомыми»
[67]. Возможно, насекомые, которые одновременно «отвратительны» и слабы, вызывают интерес этого молодого человека к энтомологии, так как он видит в них идеальный объект для своих желаний к манипуляциям
[68].
Он сам подчеркивает манипулятивный аспект выбора своей профессии:
На вопрос, что он еще ожидает от своей профессии помимо финансовой стороны, он сказал, что надеется участвовать в организации данной работы вообще, всей отрасли науки в целом. Нет никакого учебника, информация нигде не обобщена, и он надеется внести свой вклад в собирание материала.
Ему настолько важно, чтобы «что-то делалось», что он, хотя и с деструктивными нотками, хвалит личности, к которым он в другом случае испытывал бы отвращение. Сюда относится его высказывание о Рузвельте, которое частично было приведено в главе II.
Когда его спросили о хороших сторонах Рузвельта, он сказал: «Ну, во время первого периода своей деятельности он у нас сначала навел порядок. Некоторые люди, правда, говорят, что он лишь провел в жизнь идеи Гувера. Он действительно сделал хорошую работу, которая была крайне необходима. Он забрал себе власть, которая была необходима, если он хотел что-то осуществить, он захватил больше власти, чем многие другие». На вопрос, была ли политика Рузвельта хорошей или плохой, он ответил: «Во всяком случае, что-то было сделано».
Точно так, как национал-социалистический теоретик Карл Шмитт определил суть политики, его политические представления определены отношением друг — враг. Мания организовывать, связанная с идефиксом желания господствовать над природой, кажется безграничной:
Всегда будут войны. (Можно ли вообще избежать войны?) Нет. Не общие цели, а общие враги объединяют друзей. Может быть, если будут открыты новые планеты и туда можно будет поехать и там обосноваться, тогда можно было бы на некоторое время избежать войн, но на земле всегда будут войны.
По-настоящему тоталитарные и деструктивные импликации этого мышления друг — враг проявляются в его замечаниях о неграх:
(Что Вы можете сделать для негров?) Ничего. Это два мира. Я не за смешение рас, так как это создало бы неполноценную расу. Негры не достигли необходимой стадии развития, как и кавказцы. Их жизнь — это имитация других рас. (Он за разделение рас, но это невозможно.) Нет, если не хочешь применять методы Гитлера. Имеются только две возможности справиться с этой проблемой — методы Гитлера или смешение рас. (Смешение рас — это единственный ответ, и это уже имеет место, насколько он об этом читал. Но он против этого.) Это не очень хорошо для рас.
Логика, подобная этой, допускает только один вывод: негры должны быть уничтожены. Будущих объектов своих манипуляций он рассматривает совершенно без эмоций и безучастно. Его антисемитизм виден отчетливо, он даже не утверждает, что
евреев можно узнать по внешности: они точно такие же, как и все другие.
Его манипулятивное и патологически безразличное отношение проявляется еще и в отношении смешанных браков:
Он сказал, что если бы он жил в Германии или Англии как американский предприниматель, то женился бы в первую очередь на американке, и только если бы это было невозможно, то на немке или англичанке.
Люди с «темной кожей», такие, как греки и евреи, не имеют никаких шансов работать в его опытной лаборатории. Он хотя и ничего не имеет против своего испанского деверя, однако свое одобрение им выражает фразой, что «его нельзя отличить от белого».
Церковь он признает с манипулятивным намерением:
Ну вот, люди хотят церковь; она имеет смысл, для некоторых людей она устанавливает правила, для других опять в ней нет необходимости. Общее социальное чувство долга сделало бы то же самое.
Его личные метафизические взгляды натуралистичны, с сильным нигилистическим уклоном:
Свою собственную веру он называет механической — нет сверхъестественного существа, которое занималось бы нами, людьми; все восходит к физическим законам. Люди и вся жизнь — только случайность, но неизбежная случайность.
Затем он попытался объяснить, что в начале мира возникла какая-то материя (и это произошло почти случайно), что началась жизнь и что она продолжалась.
О его эмоциональной структуре:
Его мать — «просто мама». К своему отцу и к его убеждениям, кажется, у него есть некоторое уважение, но он не чувствует ни к кому настоящей симпатии. В детстве у него была масса друзей, но конкретно он не мог назвать ни одного близкого друга. Ребенком он много читал. Он не дрался много, не больше, чем другие мальчики. В настоящее время у него нет ни одного близкого друга. Самые лучшие друзья у него были, когда он учился в 10 и 11 классах, с некоторыми из них связь сохранилась до сих пор. (Насколько важны друзья?) Да, в молодые годы они особенно важны, но и в последующие годы жизнь без друзей не доставляет настоящей радости. Я не жду от моих друзей, что они придут и помогут мне продвинуться. (В этом возрасте действительно они не очень нужны, но в возрасте опрашиваемого это было бы, вероятно, очень важно иметь друзей.)
