Никто уже ничего не понимал. Все перемешалось в этом адском вареве, словно все – кто за и кто против – жарились на одной огромной сковородке.
– На Кремль, на Кремль! – вопил кто-то, срываясь на фальцет, кашляя, захлебываясь.
Я стал терять сознание. Чей-то флаг приятно скользнул по лицу, я улыбнулся – такая нежная, неуместная щекотка прошла по всему телу. И ты схватила меня за руку:
– Сергеев!
От неожиданной радости я попытался сунуть тебя в карман, взять в охапку, свернуть, как котомку, и закинуть на плечи. Но ты рыдала, тряслась и не давалась в руки, толпа рвала тебя обратно, засасывала в себя, в кровавые недра этого дикого бунта своих против своих.
Мне удалось оттащить тебя на пару метров, потом еще на пару, потом еще. Двое омоновцев волокли мимо нас какую-то девку в платье невесты. Сапоги ее просто ехали по земле, словно сверхскоростные лыжи.
Раздался голос Цоя, требовавший перемен. Откуда он здесь, зачем этот голос сейчас? Такой родной и любимый когда-то, здесь он показался уродливым, искаженным, чужим. Чуть поодаль на двух замерзших, но скандирующих «Долой!» девушек бросались две овчарки.
Постепенно, шаг за шагом, я тащил тебя в сторону Третьяковского причала, к Лужкову мосту. Ты была то в ступоре, то в бреду, поминутно меняясь.
– Сергеев, что это? Что? – шептала ты.
Я не отвечал. Я не знал, что это. Возможно, все эти люди просто не попали на наш с Мурзиным концерт – и теперь готовы поубивать друг друга?
– Фашиствующая сука! – выкрикнул парень в костюме ниндзя и ударил в зубы женщину.
Рядом с парнем кружил журналист, пытаясь засунуть тому микрофон под маску. Парень рубанул по микрофону ногой, с него слетел набалдашник с надписью «Эхо», покатился под ноги толпе.
Толпа редела.
Через сорок минут мы уже были на Кадашевской набережной. Мы просто стояли обнявшись, вдыхали ветер, уткнулись, завернулись друг в друга.
Еле доехали до моей тети в Сокольники. Вошли…
– Что… что с вами, вы что? – только и сказала она. В квартире пахло оладьями. Ее фирменными оладьями.
– Пой, революция, – только и смог сказать я.
Она постелила нам на полу.
Утром я рассматривал тебя, пока ты спала… Два синяка, сбитые в кровь руки, дрожащие во сне ноги…
Ты открыла глаза:
– Я не хочу тебя больше знать. Ты понимаешь это? Это конец, Сергеев… Это конец. Твоя революция не удалась.
Скинул одеяло. Задрал ночнушку. Сорвал трусы.
– Да на, господи. Да бери. Это уже не имеет значения, – ты закрыла глаза, надула щеки, лицо пошло пятнами.
Тетя за дверью чем-то шуршала. И, конечно, все слышала.
Мы помирились через два длинных месяца.
И я позвал тебя на интервью к Сергею Трофимову. Ты не хотела идти, потому что Сергей Трофимов тебе не нравился, но я настоял. Думаешь, мне он очень нравится? Шашлычок под коньячок. Ветер в голове, а я влюбленный. Мне просто было скучно идти одному. И еще интересно, какое впечатление ты произведешь на шансонье.
Мы вошли в Театр драмы через задний ход, Трофимов еще выступал, нам пришлось ждать его за сценой. Зал визжал и орал, музыканты трясли патлами, словно играли что-то в духе «Mötley Crüe».
Мы стояли за кулисами и смотрели, как красивые женщины в первом ряду трясут грудным достоинством под «Я знаю точно, растает лед…»
Осторожно взял тебя за булочку, обтянутую черной кожаной юбкой, ты отошла в сторону, не меняя выражения лица. Ты смотрела на лысого Трофимова и о чем-то напряженно думала.
О чем? Ты хотела оказаться на его месте? А как же «все это ваше искусство – дерьмо и придумка»? Трофимов – не искусство, вот о чем ты думала. Трофимов – бизнес. Тупой развод для стареющих домохозяек и их мужей. Или ты видела на его месте меня? Я же красивее, талантливее, я же лучше. Почему тогда он на сцене, почему от него визжит зал, а твой парень поет в ресторане?
– Слушай, я вот думаю, как у гитаристов пальцы не ломаются, когда они так вот ими перебирают быстро, – крикнула мне в ухо.
Я засмеялся над собой, ответил:
– Занимаются много. Практика большая. Эти ребята умеют много больше, чем требуется в музыке у Трофимова.
Снова погладил тебя по булочке, ты опять сделала шаг от меня.
Сзади подскочил бородатый толстяк, весь какой-то немытый:
– Вы Сергеев? Интервью для журнала?
– Да, – ответил.
– Отлично. Я Володя, концертный директор. Концерт заканчивается, и у нас 15 минут на интервью. И ни минутой больше, – он угрожающе выставил палец вверх, глянул на тебя оценивающе. Может, думал, подойдешь ли ты для отправки в номер к Трофиму после концерта? Во взгляде его я читал, что ты не очень подходишь.
Я молчал. Это правило. Если директор устанавливает время для интервью, когда проводишь первичные переговоры по телефону, – соглашайся. А потом делай вид, что ничего не знаешь. В итоге все будет зависеть от расположения и настроя самой звезды.
Трофимов уже раздавал автографы, музыканты умело сматывали шнуры, барабанщик снимал тарелки.
Воздыхательницы с листочками напрягали певца. Его голова клонилась в сторону, морщины на черепе криво усмехались.
Этот Володя провел нас с тобой в гримерку Я не раз уже здесь бывал, брал интервью. Все то же кресло, только звездные задницы в нем все время разные. Это бы кресло – да на растерзание фанатам. Заветный двенадцатый стул.
Вошел Трофимов. Злое лицо, ни тени той улыбки, что была на концерте. Раздражение. Позади него мельтешил услужливый Володя.
Трофимов затянулся электронной сигаретой, упал в кресло. Вопросительно глянул на меня, я включил диктофон, но вопроса задать не успел. Он начал сам, вальяжно, вяло:
– А я ведь не всегда вот это пел. Я ведь начинал как рок-бард. «Такая ранняя весна» – был альбом, до сих пор не издан. И в хоре церковном пел. И альбом Свете Владимирской записывать помогал.
Он замолчал. Переводил взгляд с меня на тебя и обратно. Выпускал электронный дым. Казалось, он сейчас заснет.
Заглянул Володя, нервно посмотрел на меня, убрался назад в коридор.
Я задал Трофимову вопрос:
– Сергей, что вы думаете о психоделической музыке, об арт-роке начала семидесятых?
Облако электронного дыма полетело в меня, Трофимов оживился:
– А я об этом не думаю, я все это очень люблю. В молодости я занимался поисками измененного сознания. С веществами дружил. Слушали мы и «Jefferson Airplane», и «13th floor elevators»…
– Жалко, не слышат Ричи и Пол, как мы жарим рок-н-ролл? – процитировал я его же строчку.
Он засмеялся, хлопнул ладонями по подлокотникам:
