– Да, где-то так, где-то так.
Нереально! Он совсем не смотрел на тебя! Это меня обижало. Чертов пресыщенный шансонье курил электронную сигарету – и не смотрел на мою девочку, которая вся сияла, сидя ножка на ножку, прямо как в первую нашу встречу. Да тут зуб на зуб попадать не должен, а он курит и рассказывает про поиски измененного сознания. И никакой реакции.
– Просто в нашей стране все это бесперспективно, понимаете, – вещал Трофимов, – нашим гражданам нужна простая и понятная музыка. Доходчивая, разборчивая и добрая. Вы видели моих музыкантов? Они по классу вполне могут играть в любом Дип Пёрпле. Но они играют у меня про шашлычок под коньячок, потому что кушать хотят. Все мы знаем и любим ту музыку. Ту. Вы поняли какую. Но мы живем в стране, где половина отсидела, а половина прошла через войну. И зачем этим людям ваша психоделия, ответьте на милость? Зачем им далекий и чужой Джим Моррисон? Им надо отдыхать, расслабляться после, так сказать, тяжелой военно-тюремной жизни… Им нужен елей на душу, а не ракета в мозг, понимаете? Не ракета в мозг.
У него зазвонил мобильный, он жестом дал понять, что нужно прерваться:
– Да, Ванюша, привет, сынок. Приеду? Еще не скоро… У меня еще много концертов. Да, дорогой, пока еще перерыва нет… Я тоже очень скучаю… Давай попозже созвонимся… – нажал на кнопку, положил телефон, снова взглянул вопросительно, мол, давайте продолжать.
В гримерку влетел Володя:
– Так, ну закончили? Сережа, нам пора в гостиницу. Завтра выезжаем рано.
– Еще пять минут, Володь, пять минут, – сказал Трофим на правах главного.
Володя цыкнул и закрыл дверь с той стороны.
За эти пять минут я и задал ему все дежурные вопросы «для наших читателей», ответы на которые и так знал.
На тебя он так и не посмотрел.
Мы холодно попрощались и вышли.
Володя крикнул в спину:
– Сергеев, интервью пришлите мне на согласование перед выходом.
– Ага, – сказал, не оборачиваясь, и взял тебя за булочку. Ты отстранилась, улыбаясь искренне и нежно, как умеешь только ты.
– Ну нет, – выпятила губки. – Лагутенко мне больше понравился.
Весь оставшийся вечер до самой поздней ночи твои слова, о чем бы они ни были, распускались, как цветы по весне.
Я любил их. Я любил тебя.
Помнишь, мы приехали в деревню, где прошло мое детство, и ты все расспрашивала – с кем я тут спал? Я рассказал тебе про основную часть похождений, что сам помнил. Сказал, что здесь в четырнадцать лет я потерял девственность с восемнадцатилетней шлюшкой. Но ты настаивала, чтобы я вспомнил все случаи, абсолютно все, до единого. Особенно тебе понравилось, что многие деревенские красотки не носили лифчиков, надевали свитера прямо поверх голых тел, отчего мясистые груди их сильно возбуждали нас, пубертатных подростков, воспламененных самогоном. И когда вечером мы легли в летнем домике в саду, ты предложила мне поиграть в игру:
– Слушай, давай устроим спектакль. Я буду деревенской девственницей, а ты городским женихом, который приехал сюда, чтобы снять кого-нибудь в клубе на дискотеке, а? Я буду ломаться, стесняться, а ты будешь напирать, добиваться своего, а?
Тогда мы разыграли с тобой эту сценку буквально по минутам. И когда я, наконец соблазнив тебя, с силой вошел – послышался настоящий хруст. Сок в тебе кипел, и что-то хрустнуло, сломалось. Игра превратилась в правду. Не знаю, может, ветка упала на крышу домика, может, хрустнуло мое колено – но звук поверг нас в дичайший восторг. Я крутился в тебе и вертелся, я ощущал кровь и сладкую боль. О ней говорило твое лицо – восторженное, мучительное, молодое.
Когда все закончилось, ты сказала:
– Давай повторим, прошу тебя, давай.
Мне повторять не хотелось, и я решил отвлечь тебя, рассказав эту историю:
– Слушай, подожди. Потом повторим. Я вспомнил, я тебе не рассказывал. Я тут пел как-то в кафе. Веселилась обычная компания, люди как люди – красивые женщины, мужчины в костюмах. А одна пара была чуть пьянее других. Они еще мне «Вальс-бостон» заказывали три раза. И вот пошли они в туалет, оба. А в туалете рабочие потолок переделывали. И оставили инструменты, чтобы на следующий день прийти и работать. Администратор об этом вспомнила, пошла забирать… а дверь закрыта. Эта пара же там… Стоит, ждет. Пара выходит, оба красные, радостные. Ну и пошли они в зал. Администратор стала инструменты собирать, смотрит – молоток, его ручка, вся мокрая. Не вся – до половины. Ну она подумала – мало ли, водой, может, облили… Все собрала и унесла в подсобку. Через полчаса эта баба, совсем пьяная, прибежала, стала требовать у администратора молоток: «Отдайте, верните молоток, еще, хочу еще!» И мужик ее сзади тоже недовольно машет руками, где, мол, инструмент.
Ты засмеялась, протянула:
– Же-е-е-е-е-е-е-есть… Выходит, у мужика совсем ничего не работало… И оба к этому нормально относились… Приняли как должное… Заменили молотком… И че, администраторша ваша отдала чудо-инструмент назад?
– Отдала, а ей-то что? Лишь бы клиенты были довольны, – я сам захохотал.
Ты вдруг врезала мне в бок:
– Это ты к чему клонишь? Наша безобидная игра в девственницу у тебя ассоциируется с этим мерзком молотком?!
Я сказал тебе, что вовсе не то имел в виду, просто рассказал, чтобы ты знала, какие бывают еще игры в этом мире.
В девственницу мы потом с тобой часто играли. И это всегда было как в первый раз. Сочно, жарко. И мы – всего лишь подростки. Пусть и на час.
В то солнечное утро ты сказала, как странно, что я никогда не бывал за границей, там, где солнце и пляжи. Уже на следующий день мы занимались загранпаспортами, выбирали страну и отель. Мы улетели в Египет, на полуостров Синай. Туда, где стоит та самая синайская гора Хорив, на которой Моисей получил от Бога десять заповедей.
Жажда прозрения одолела меня. Страсть как захотелось на эту гору, ввысь, к солнцу. Казалось, что там, на вершине, я непременно найду вход в иной мир. Меня пропустят к Богу. Но я не знал, как вынести тебя с пляжа, разве что внести на Синай прямо с лежаком?
Ты вдруг сама согласилась. Да, я во все это не верю, сказала. Но давай слазаем. Там наверняка ступенечки ровные.
Мы начали подъем в полночь. И сразу попали в плотное кольцо жадных бедуинов. Бедуины – они как бесы: черные лицом, на фоне черной египетской ночи. Им плевать, что ты совершаешь паломничество во имя отпущения грехов, что хочешь отрезать от себя уродливые наросты. Они предлагают ехать на верблюдах.
– Вербрюд? Вербрюд? – бедуины появлялись вокруг неожиданно, как огромные белые призраки.
Скалистая гора, огромная, непролазная – а они напирают со всех сторон.
– Вербрюд? Два доллар. Вербрюд, друг?
Наша интернациональная команда называется «Ромашка».
Гид-араб орет то и дело: «Ромащька, Ромащька – ви не отстали? Не остались?» Он отвечает за нас. А то ж потеряемся на святой горе, пропадем, смешаемся с камнями и колючим теплым песком.
