Ты уехала. Я не понимал куда. Не знал, вернешься ли. Может, нет…
– …Тут этот служка да братец Васильюшкин накинулись на меня, выволокли да давай пинать прямо вот тут, у порога храма Божьего, – он перекрестился, вытер губы ладонью, – это сейчас зажило, уже не видно. А что же, мой друг? Они там плачут, молитвы поют, охают и ахают, радуются, что Васильюшка свет покинул, дом им оставил, а я «битлов» что ли ему не могу положить в гроб? Не имею права? Да у нас с ним только и было – огромный домина без замков и дверей, старый проигрыватель, одна эта пластинка да самогон эвридей, – он засмеялся так задорно, так не по-деревенски прозвучало это его «эвридей», что я захохотал вместе с ним, представив труп скончавшегося, плачущих родственников, гнусавого священника, горящую теплоту свечей и торчащую из гроба пластинку «Let it be»…
Он посмеялся, придвинулся поближе, продолжил уже громче:
– Слушай, мой хороший, уже вечереет. Да я не о том совсем, ты не думай. Ты что думаешь, я всегда в этой клоаке жил? Не-е-ет. И на басу мы поигрывали, и пластиночками приторговывали, и с «МММ» дружили, и девочек в центр вселенной целовали… Прости, Господи, сына грешного твоего, порочное чадо служанки и двух графьев…
Ты вернулась, но меня не звала, просто сидела в машинке с включенным мотором и фарами. Граф поплевывал мне в ухо:
– Да сейчас поедешь, не кипишуй, чувак. Все там нормально у вас будет. Ты скажи ей, пусть послушает песню «Своих волос не обрезай», и все поймет. Мой дорогой, слушай. Тебе расскажу, как надо на все смотреть, откуда смотреть, чтобы не посереть. Слушай, да я пойду дальше спать под треск свечей. Вот что я хотел, дорогой мой. Система интуитивного блага. Тайна тайн, смотри никому не распизди. Как там Башлач пел? Имя имен. Система интуитивного блага. Буддистский срединный путь, прокатившийся по русским ухабам, ферштейн, мон шер? Встал ты утром. Сначала передерни на какую-нибудь грезу с женским лицом, случайно затесавшуюся между сном и явью. Потом почитай что-нибудь из философии. Лучше религиозной. И лучше если ничего не поймешь, это не важно, друже. Пока будешь читать, станешь лучше понимать самого себя – это тоже тайна. Тайна о том, для чего вообще книги нужны. Потом помедитируй, это обязательно. Закрепи то, что понял о себе, пока книгу читал. Дальше ванна с хвойным концентратом или морской солью. Можно замиксовать. Чувак, слушай меня, говорю тебе истину. В ванной рассматривай себя, свое тело, руки, ноги, гладь себя, знакомься с собой заново. И каждый раз заново. Потом почитай что-нибудь политическое, например, что-нибудь о конце истории или Платона. Мой друг, слушай.
Он был абсолютно серьезен, глаза его выражали предельную истину, красоту и знание. Но я смеялся, я не мог сдержать смех – так странно он все это рассказывал. Безумный то ли граф, то ли хиппи, то ли просто спившийся торговец пластинками.
Он продолжал, а ты ждала:
– И вот. После политического иди на улицу, купи дешевенького винишка, немного разгонись. Потом езжай к друзьям и бухай с ними всю ночь, да так, чтобы до драк, до визга, до ментовки, до матерных песен с похабными бабами, чувак. Как Костик Ступин. Утром! Утром… Утром… А утро будет тогда, когда встанешь и, что очень важно, если встанешь, утром… утром – спорт! Ты не смейся! Утром – спорт. Пробежечка, прыжочки, отжимания, упор лежа, там, все дела. Если на бегу к тебе присоединится другой бегун или бегунья – очень важно и нужно вступать в разговоры о здоровом образе жизни, о неприятии сигарет и алкоголя, об ионизации воздуха и пользе регулярного посещения соляных пещер… Дальше. Если это бегунья – предложить продолжить здоровый образ жизни у тебя дома, если бегун – продолжить обсуждать оный же образ жизни за бутылочкой некрепкого винца. Или лучше крепкого?.. Нет, все же некрепкого. В общем, чувак! После спорта, как после бала, жизнь станет ярче. И здесь самое время посетить своих детей, если они есть. Купить что-нибудь. Рассказать им что-нибудь позитивненькое об их маме… Сводить в парк. А потом, когда ты такой хороший и спортивный приведешь ребеночка из парка, попытаться уломать бывшую жену на дела интимные. А вдруг? Вечером принять что-нибудь полезное. Только не таблетки и не дурь. Сам думай, что тебе полезнее будет… Это для успокоения, для вечерней медитации, для подзарядки на завтрашний день. Ну а дальше – дей бай дей – фантазия, чувак, твоя фантазия. Вот тебе и срединный путь, вот и весь секрет, и крест пожизненный, и круг, и колесо.
Ты стала сигналить в нетерпении, уже почти стемнело.
Он закашлял в кулак:
– Ага, ехать пора, зовет, не задерживай. Дай полтишок, а? И гоните себе домой.
Я дал ему сто рублей.
– А даму ты свою приструни, – сказал он и, пошатываясь, поплелся назад в церковь, – че она тут рассигналилась-то…
Мы ехали. Ты лишь шепнула:
– Спасибо, что съездил со мной…
Как-то мы пришли в театр после озлобленной и длинной ссоры. Ты не хотела идти, но и хотела тоже. Второе пересилило: ты шла мне назло.
Давали Толстого в современной обработке. Ремикс на Толстого, шутил я. Ты не смеялась, смотрела куда угодно, только не на меня.
Спектакль проходил в полумраке, драматический накал был столь высок, что все вокруг нас вздыхали и ахали. И тихо, культурно кашляли.
Я понимал: как-то нужно мириться с тобой. Короткое бордовое платье на тебе, покрытое мистическим мраком театра, манило больше, чем ремиксовая толстовская драма.
Спектакль перешел в бурную фазу, кто-то с кем-то скандалил, и я пополз, взял и пополз не думая.
Сначала я заполз к тебе на колени, медленно скручиваясь в кольцо прямо в том месте, где ноги твои сходились воедино, оставляя лишь небольшую щель где-то там, чуть ниже, под многими тканями.
Я сворачивался в клубок, накладывая кольца своего тела друг на друга.
– Можно не шипеть?! – цыкнула на нас с тобой утонченная толстушка, почитательница Толстого, сидевшая слева.
Я ждал, что ты меня погладишь, пощекочешь мою чешую, но руки твои спокойно лежали на подлокотниках. Они не хотели трогать меня, скользкого, блестящего во мраке.
Поднял голову и двинулся к твоей груди. Медленно пополз. Заполз под платье, попытался протиснуться в тугой лифчик, он не поддавался. Я совался под него и так, и эдак, с той стороны и с другой – он был стальным. И тогда я обернулся вокруг талии, застыл в таком положении, не понимая, что же делать дальше.
– Все это было ошибкой. Большой ошибкой, – прошептала ты, то ли комментируя спектакль, то ли разговаривая сама с собой.
Я закрыл глаза, представив себя мужчиной, сидящим рядом с тобой в кресле. Что бы я сделал, будь человеком?
Медленно выполз, пополз вниз, чтобы оттуда проникнуть в тебя, в твое пока еще холодное варево. Я заполз к тебе под платье и двинулся по ноге вперед, в темноту, в мягкость. Ты закинула ногу на ногу, затруднив любые попытки к проникновению. Актеры играли сцену ревности, я понял это по твоей специфической дрожи. Ты всегда дрожала, когда ревновала меня или просто сталкивалась с ревностью.
