– Помогите! – прошептала я. Обидно, я не добежала до касс всего чуть-чуть. То, что должно было стать криком, застряло где-то и вышло пустым шипением, как будто воздух выходил из проколотого воздушного шарика. И что дальше? Что прикажете делать дальше. Рука была тяжелой и теплой, я почувствовала это, когда попыталась скинуть.
– Да что с вами?! – всплеснул руками мужчина… отпустив меня. – Вы что убегаете, Лиза? Не хотите же вы сказать, что все еще меня боитесь!
И он расхохотался, рассыпая искры смеха по всему торговому залу. А я смотрела, задрав голову, на его знакомое лицо, некрасивое, незабываемое лицо из прошлой жизни. И меня «отпускало».
Глава восьмая. Старые – добрые, новые – злые
Конечно, я его не боялась. Ни тогда, ни сейчас. Я знала только одного более доброго человека, чем Герман Капелин, – своего отца. Под два метра ростом, с крупным лицом и непропорционально выступающей нижней челюстью, он был как непобедимый скандинавский бог Один или беспощадный синеглазый Белый Ходок из «Игры престолов». Глубокий насыщенный синий, как камень азурит, – такого цвета были у него глаза. Жесткие вьющиеся волосы по-прежнему не подчинялись ни единому закону физики, но Герман упрямо отращивал их почти до плеч, пока они не превращались в катастрофу. Длинный тощий хиппи в разношенных джинсах, он был, как Джон Леннон из «Битлз», некрасив, но привлекателен. Можно было долго скользить взглядом по его непропорциональным чертам, следить за резкими движениями его рук, поворотом его головы и ничего не замечать, а потом в какой-то момент вдруг обнаружить, что думаешь о нем. Что скучаешь по нему. Герман был каким-то иным, а иное всегда привлекает – как «английский Шерлок» Камбербетч с его инопланетным лицом. Пугающая черная скала, риф в море, о который яростно бьется штормовой прибой. Герман Капелин тоже всегда казался мне пришельцем с другой планеты.
Я до сих пор не исключаю, что это так и есть.
– Боже мой! Это действительно вы, Лиза! Ромашина! Я думал, что ошибся, все-таки столько лет прошло. Вы так сильно изменились.
– А вы, как всегда, обезоруживающе прямолинейны, – рассмеялась я и стянула с головы дурацкую шапку. Никогда больше ее не надену. Выкину, спалю в топке!
– В лучшую сторону, конечно! Вы выросли, а я жутко постарел. Так что я сомневался, но, когда вы принялись от меня убегать, сомнения развеялись. Я сразу понял, что это Лиза Ромашина улепетывает от меня со всех ног, – и он снова расхохотался. Я тоже хохотала. Покупатели нашей «Пятерочки» обходили нас стороной, посматривая с опаской. Громкий смех всегда вызывает страх.
– А что мне оставалось? – с преувеличенным негодованием сказала я. – Я же знаю, как вы опасны!
– Значит, вы тоже помните наши яростные схватки с вашим папой? – спросил он. Улыбка не сходила с его лица.
– Разве такое можно забыть? Мама так вообще была уверена, что вы рано или поздно разнесете нашу кухню вдребезги. Когда вы приходили, она убирала из кухни хрусталь. И я не шучу! – развела руками я.
– Я так и думал! То-то ваша мама всегда приносила нам вместо вилок ложки.
– Боялась, что вы поубиваете друг друга. Убить ложкой куда сложнее.
– Два ученых мужа, несогласных друг с другом, – это почти что ядерная реакция, – расхохотался он. – Нет, все же какое хорошее это было время. Сколько лет прошло? Десять? Или даже больше?
– Мне кажется, даже больше, – прикинула я. – Сто лет прошло. Я была совсем ребенком. А вы вовсе не постарели. Вы вообще не изменились. Наверное, вы – граф Дракула.
– Да, и по ночам высасываю кровь младенцев. Только вот нынче с младенцами перебои, приходится обходиться соком «Добрый». За которым я, собственно, и заехал сюда. А вы? Чем вас заманили сюда?
– Мне нужно купить детское питание, – сказала я, развернувшись к аптечному киоску, и Герман посмотрел на меня уже другим взглядом. Словно он сразу понял все, что было ему неизвестно, – что я выросла, что у меня дети и проблемы, что я, возможно, замужем, и не так уж удачно, если судить по моему внешнему виду и странной шапке, которая мне совсем не идет. И что есть какая-то другая причина, по которой я от него убегала. Я отвернулась и посмотрела на торговые ряды. Повисла неудобная пауза. Мне вдруг отчаянно потребовалось стереть все эти годы, чтобы я снова была ребенком и выбегала с диким визгом, когда в комнату моего отца заходил его странный студент Капелин. Папа, папа, как же мне тебя не хватает!
– Сто лет, сто зим, – пробормотал он. – Мне было двадцать, кажется, когда я впервые попал к вам в дом. Сейчас мне тридцать шесть.
– А мне тогда было, получается… десять? – вытаращилась на него я. – Нет, это невозможно!
– И все же похоже на правду, – и Капелин улыбнулся – до ушей. – Эх, юность моя. Аспирантура, мечты, дерзания.
– Вы, кажется, с папой планировали перевернуть все представления человечества о физике? Как, удалось?
– Перевернуть, может, не перевернули, но перетрясли изрядно, – кивнул он, возвращаясь в магазин.
– Вы тогда защитились? Я не помню, куда и почему вы пропали, Герман Алексеевич. Правильно я вспомнила?
– Ох, мне кажется, я уже не тяну на Германа Алексеевича. Зовите меня просто – гений и надежда современной науки, – выдал он с совершенно серьезным видом.
– Именно так я вас и буду звать, договорились.
– Ну, или просто – Геро́й.
– Геро́й? – рассмеялась я. – Без страха и упрека?
– Ой, не так. Совсем вы меня запутали, – он смотрел с театральной растерянностью. – Ударение на первый слог. Ге́рой. Ге́ра. Сокращенно от Германа.
– Значит, просто Ге́рой. Непривычно как-то. Ладно, хорошо. Так все-таки куда вы исчезли, получается, больше десяти лет назад? И что с кандидатской?
– Я защитился, да, – коротко ответил Капелин.
– Мне тогда казалось, что вы почти переселились к нам домой. А потом вдруг исчезли совсем. Даже в «Крокодила» не приходили больше играть.
– Вы говорите так, будто скучали по мне.
– Нет, конечно, – хитро улыбнулась я. – Я только выдохнула с облегчением. Тем более что в «Крокодила» вы всех переигрывали, а это, согласитесь, неприятно. Нехорошо, когда кто-то может объяснить слово «сингулярность» одним жестом.
– Это была случайность, – рассмеялся он. – Я до сих пор не понимаю, как Фаина Павловна меня сумела так понять.
– Фаина Павловна просто такой же гик, как и вы с папой. У вас у всех свой птичий язык. Я никогда не могла вас понять. С Фаиной Павловной, – фыркнула я. Никогда в жизни я не называла ее по имени-отчеству.
– Как у нее дела, кстати? И как поживает ваша мама после того… того…
– Все, – я замешкалась, вспомнив, как буквально накануне мама и Файка орали друг на друга, стоя в холле квартиры Фаиного жениха. – Все нормально. Все, как у всех. – Я не стала говорить ему о том, что наша мама вполне оправилась после смерти папы, что она оправилась настолько, что решила выйти замуж за постороннего мужика.
