— Мы тебе сошьём зелёные штанишки, — пообещала Маргарита. — С крылышками на лямках. Так будет даже забавнее.
— А на штанишках всё равно листик, — злорадно добавил Гошка. Николка не удостоил его взглядом.
— А лук будет настоящий?
— Разумеется! — обрадовался Демид. — И после спектакля ты получишь его в награду.
— Тогда ладно.
Маргарита стала угощать нас чаем в больших фаянсовых кружках. С мелкими чёрными сухариками. Было уже поздно, однако мы не устояли перед соблазном. Сели на чурбаки у огонька.
Огонь был добрый. От ласкового тепла у меня даже перестали чесаться изжаленные в зарослях ноги. В этот почти летний вечер я был в старых обгорелых штанах, а под мостами и у заборов ожила задубевшая было крапива и перед окончательной гибелью кусалась по-крокодильи. К тому же и я, и Вячик, и Гошка были в репьях — теперь мы их отцепляли и бросали в камин.
На Николку больше никто не досадовал. Гошка обещал поговорить с родителями и привести «этого окаянного бомжа» на репетицию.
— Только вы следите за ним…
Демид прижал кружку к груди и поклялся.
На улице Гошка сказал:
— А я тебя помню. Вы с бабушкой нам рамку заказывали.
— Я тебя тоже узнал.
— А почему вы не звоните?
— Бабушка ваш номер посеяла.
— А отец ногу сломал. Второй месяц дома сидит. Но рамку сделал! Поехали к нам!
— Поздно сегодня. Дома будет мне «рамка»…
Но тут выяснилось, что Гошка и Николка живут в квартале от Насти. Мне всё равно надо было вернуть ей «Каму».
Гошка сел на «Каму» и хотел устроить Николку на багажнике. Но тот вдруг заявил:
— Хочу с ним! — И ко мне (мы с Вячиком собирались ехать на его велосипеде). Непонятно, отчего он так. Может, всё ещё дулся на брата?
Спорить было некогда. Вячик сел к Гошке, а Николку я посадил перед собой, на раму дребезжащего «Прогресса».
Покатили с ветерком. Николка сидел тихо. Но когда ехали вдоль длинного неровного забора, этот малыш вдруг сказал:
— А ты знаешь, что этот забор на самом деле поезд?
Я не стал допытываться: почему поезд? Ответил: «Конечно».
Над забором катилась, не отставая от нас, выпуклая луна. Николкина макушка была рядом с моим подбородком. Его локоны отчего-то пахли сухой тёплой травой…
Наконец приехали, отдали «Каму» Насте. Она уже волновалась.
— Не за велосипед, а за вас, дурни…
Через две минуты мы оказались дома у Гошки и Николки.
Их мама — пожилая, но маленькая, как девочка, — коротко возрыдала над вернувшимся блудным сыном.
— Бродяга ты бессовестный! Не смей больше…
Гошка повёл нас в комнату. Там, взгромоздив загипсованную ногу на табурет, полулежал на диване знакомый клочковато-бородатый мастер. Завозился.
— Ну что? Отыскался обормот? Доберусь я до него однажды. Кабы не нога…
Заметно было, что он приложился к бутылочке, слегка пахло спиртным. Но больше пахло деревом, стружками.
— Папа, ребята помогали Николку искать. Ты вот его, Альку, помнишь? Он с бабушкой рамку заказывал.
— А! Ну как же! Гошик, дай с полки!
Гошка грузно встал на табурет у стеллажа со всяким инструментами и фигурками из жёлтого дерева. Потом спрыгнул (мигнули лампочки).
— Вот…
Рамка была как прежняя. Ну, только лак свежий. Узоры — в точности. Я взял её в ладони, пригляделся. Она, кажется, была склеена не только в углах, но и пополам — где верхний и нижний бруски.
Гошкин отец опять повозился и сказал с удовольствием:
— Заметил? Я не стал делать её новую целиком, а заменил сгоревшую половину. Можно считать, что это отреставрированное изделие. Так оно, наверно, лучше? Семейная реликвия всё-таки…
— Ух ты… — Я побаюкал рамку, как котёнка. — Бабушка просто растает…
— Не надо, — с налётом важности улыбнулся Гошкин отец. — Роль Снегурочки не для бабушек. Скажет спасибо, и ладно…
— Спасибо, — сказал я. — Только знаете что? У меня с собой денег-то нет, я не знал… Можно, я рамку сейчас возьму, а завтра мы обязательно расплатимся? Мне рамка нужна, чтобы дома не влетело за поздний приход. А то мы столько мотались по улицам… — Это я деликатно намекнул на свои заслуги в поисках Николки.
— Забирай, забирай, — великодушно сказал мастер.
— Вот хорошо! А… сколько денег надо будет принести? — И подумал: найдутся ли они нынче у бабушки?
Он довольно улыбнулся:
— А нисколько не надо. Вы теперь вроде как друзья с Гошиком. К тому же мне эта работа была одна радость. Можно сказать, приобщился к старинным мастерам.
— Ой… спасибо. Только бабушка, наверно, не согласится. Она в таких делах такая… щепетильная.
Гошкин отец насупился, но, по-моему, не всерьёз.
— Понятно, бабушка человек принципов. Но вот я тоже щепетильный. Да… Если мой подарок не берут, я обижаюсь.
— А это подарок, да?
— Да. И потом, не бабушке, а тебе. Такая вот ситуация…
— Тогда… ещё раз спасибо.
— Меня зовут Дмитрий Алексеевич, — сообщил он и почесал клочковатую бороду с крошками. — Заходите к нам, братцы. Гошка у меня положительный. А может, придётся опять Николку ловить… Я вот доберусь до него, только встану.
Он велел Гошке найти плотную бумагу и упаковать рамку.
После этого мы с Вячиком понеслись домой.
Дома, конечно, все уже «стояли на ушах». Отец, правда, сохранял внешнее спокойствие, зато мама успела побывать дома у Вячика. И там узнала, что «этот негодяй тоже ещё не появлялся, а когда появится, получит за всё по полной норме». Папаша у Вячика был молчалив и крут. Мать шумная и быстрая на руку: сперва даст по шее, а потом уже разбирается и жалеет после времени. Но я надеялся, что на этот раз Вячику зачтётся уважительная причина. И мне тоже!
— Мы не гуляли! Человек пропал! Маленький! Мы искали по всему Стекловску!
Ну, в ответ, конечно: «А о нас ты подумал? Мы решили, что ты сам пропал! Ты знаешь, какая в городе криминогенная обстановка!» Но это уже так, на тормозах. Нашёлся ребёнок, можно вздохнуть и порадоваться. Поворчали ещё, дали варёной картошки с молоком.
Потом я поманил бабушку в её комнату.
Ну, она прямо помолодела, когда рамку увидела.
— Какая прелесть…
А когда про всё узнала, даже прослезилась чуть-чуть.
