Осинник расступился, и видно стало, что путь разделяется на два.
Вот этого я не ждал. Я был уверен, что Дорога — одна. Как же быть теперь?
Может быть, подскажет надпись на камне?
Да, на развилке стоял серый кубический камень. Высотою мне до груди. Ну, всё как в сказке! Белели на камне буквы. Издалека не разобрать.
Наверняка что-нибудь такое: «Налево пойдёшь — голову сложишь, направо пойдёшь — коня потеряешь…» Хотя какой у меня конь…
Я подбежал.
Не было здесь ни «налево», ни «направо». Были начертаны белилами торопливые, неровные буквы:
Алька, мальчик мой, я тебя очень люблю
Я сел на корточки. Упёрся в камень руками.
Отец никогда не звал меня Алькой. И, конечно же, он никогда не бывал на этом месте. Но буква А была его. Он всегда писал её так: две палочки перекрещивались вверху, а внизу их косо пересекала твёрдая перекладинка.
Что же это?
Печальная сонливость сваливалась с меня кусками. Даже мелодия про аистёнка исчезла. Я слышал только своё дыхание…
Кто это написал? Кому?
Я никогда не узнаю. И не надо… Может быть, это сделала сама Дорога. Само открывшееся мне Безлюдное Пространство…
Оно было добрым, это Пространство. Оно милостиво решило помочь бестолковому мальчишке. Иначе разве смог бы я за какую-то четверть часа пробежать назад весь пройденный путь?
Пространство и Дорога дали мне дыхание и силу. Скорость!..
Боже мой, отец ведь обязательно позвонит мне сегодня! Он же наверняка не спал сегодня всю ночь, как и я!
Не спал и мучился тревогой за меня. И страхом…
Сейчас, на бегу, я вдруг понял и ощутил отцовский страх, который был спрятан за этакой «мужской» сухостью и насмешливым тоном. Отец просто не хотел этот страх показать. Страх за меня (потому что расту непонятно кем), страх за моего брата Алексея, чья судьба до сих пор неясна — что там дальше?
А я? Неужели мне всё равно?..
Да нет же, я тоже боялся. И за Алексея — за брата, которого никогда не видел. И за других… братьев. Друзья — они ведь тоже как братья. И Арбуз с Николкой, и Арунас в своей далёкой Литве, и Динь-Дим из загадочного Соломина, и бестолковый Вальдштейн… И Настя — моя сестра… А ещё брат — Ивка! А значит, и Митя Стоков — мой брат. И… Женя Стаков, лежащий на старом городском кладбище, — раз он стал братом для Ивки и Мити…
Куда же я надумал идти один!
Пустая сумка на ремне летела за мной по воздуху. Я промчался мимо «театрального» дома, не вспомнив о сапогах…
Вот и столб с табличкой автобусной остановки.
И столб с перечёркнутой надписью «Озм».
Надпись-то с другой стороны. А сторона доски, обращённая ко мне, была пустая. Но не обшарпанная, как раньше! Она была чисто белая! Только что покрашенная!
И покрасили её… да вот они!
У столба стояли две девочки. В одинаковых серых платьях с рисунком из жёлтых листьев, наверно, сёстры. Старшей было лет десять, а младшей шесть или семь. На младшей была ещё весёлая красивая панамка с белыми горошинами — похожая на шляпку мухомора.
Старшая держала ведёрко и перемазанную белилами кисть.
Я остановился — встрёпанный, запыхавшийся.
Старшая девочка смотрела настороженно. И кисть держала, как колотушку. Наверно, на всякий случай. А младшая глядела ясно и безбоязненно.
Она подошла и тронула мой колокольчик.
— Это у тебя зачем?
А я про него и забыл. И не слышал звона, когда мчался сюда.
— Это?.. Ну, так. Чтобы не было одиноко в пути… — Я мало-помалу успокаивался.
— А разве бывает одиноко? — серьёзно сказала маленькая.
— Иногда.
— А почему ты босиком?
— Чтобы легче путешествовать, — сказал я. И подумал: «Вот была бы славная подружка для Николки».
Старшая чуть улыбнулась:
— Разве ты путешественник?
— Да, — вздохнул я.
Младшая качнула своим «мухомором» и не поверила:
— Разве путешественники плачут?
— Я не плакал!
— Ну да! А почему у тебя на щеках полоски?
— Это от дождя.
— Нету никакого дождя!
— Катя, перестань, — сказала старшая. — Здесь нет, а там был.
И я затеплел от благодарности к этой незнакомой девочке с каплей белил на остром смуглом подбородке.
— А зачем вы здесь красите?
Старшая ответила чуть насупленно и деловито:
— Смотри сам. С той стороны есть надпись. Зачёркнутая, потому что выезд. Мы решили, что и на въезде надпись нужна.
— Только не такая! — испугался я.
— Да, не такая…
— Нам то слово тоже не нравится, — сказала маленькая Катя.
— А ты знаешь хорошее название? — спросила у меня Катина сестра.
Я… нет, я не знал. Я только думал (вернее, чувствовал), что уходить из Озма можно, а возвращаться в него — это… ну, против законов природы.
Конечно, как ни называй злобный мир, лучше он не станет. Но… может быть, хоть самую-самую капельку добавится в нём доброты, если придумать хорошее имя? И хрупкий каркас добрых дел хоть чуточку окрепнет от хорошего слова?
А может быть, Дорога, по которой я шёл и бежал, сделала в Пространстве таинственную петлю? Как рельсы Мёбиуса в Завязанной роще! И привела меня на другую, ранее недоступную плоскость мира?
Вдруг здесь уже всё не так, как прежде?
Я мельком усмехнулся: такая смешная надежда.
Но вдруг? Хоть чуть-чуть?.. Тогда тем более нужно правильное название для мира, в который я возвращаюсь.
Кто знает: вдруг в этом мире причины и следствия легко меняются местами и от доброго имени зависит суть вещей?
В конце концов, сказано же в древней книге: «В начале было Слово!»
А девочки смотрели на меня с ожиданием. И покрашенная доска белела выжидающе. И тихо-тихо было…
Потом раздался чуть слышный звон. Дальний, еле различимый. Словно звенела сама тишина.
Но нет! Это звенел колокольчик Динь-Дима!
И я уже знал: они все идут сюда! Хозяин и пассажиры крошечного жёлтого автобуса. Они догадались, куда отправился я, и, конечно же, заспешили следом.
Я слышал уже их голоса.
Стоял и ждал — виноватый и счастливый.
И думал, что, может быть, вместе мы найдём нужное слово.
1996 г.
