Чтобы не измять лист во сне, я пересадила его на стул рядом с кроватью. И стала засыпать. Это было медленное засыпание, когда перемешиваются явь и сон. Мысли и вопросы перепутываются с возникающими, как телекадры, картинками. Мне стало казаться, что я на песчаном морском берегу и бегут к босым ногам шипучие гребешки, а от горизонта движется корабль с алыми парусами. Наверно, галиот капитана Грея. Только паруса на этот раз не ровно-алые, а с узором из кленовых листьев — таких же ярко-красных, как на канадском флаге (а интересно, какого цвета мой лист; в темноте-то не разглядеть). Я хочу, чтобы корабль развернулся бортом, показал все паруса, рангоут и такелаж. Тогда я смогу наконец разглядеть — что это за тип судна — «трехмачтовый галиот»?
Раньше я думала, что галиот — парусник вроде того, который на Илюшкиной детской рубашке. Когда Илюшка был еще пацаненком (вроде Лоськи или чуть постарше), он часто ходил в трикотажном летнем костюмчике — пестром, сине-зеленом, с якорями и красным кораблем на рубашке-водолазке. Мне этот костюм очень нравился. Когда мы подросли, Илья несколько раз предлагал: «Возьми себе». Потому что такой наряд годится и для мальчишек, и для девчонок. Но я сопела и мотала головой: не надо. Дело в том, что есть большой цветной фотоснимок, где мы с Илюшкой и он как раз в этой одёжке с парусами. Мы сидим на лодочном причале, болтаем в воде ногами и хохочем. И брызги вокруг, и в них даже маленькая радуга!.. Нас папа сфотографировал, когда мы ездили на дачу к его знакомым.
Это был последний снимок, который сделал папа. И мне казалось, что если я натяну Илюшкин костюм, что-то нарушится в том пространстве. В мире, который был еще при папе. И если папа там, где он теперь, что-то помнит и чувствует, ему будет обидно… Кстати, я и фотографироваться больше не хотела. За все время, когда уже не было папы, не снялась ни разу. И говорила, что не буду. Илья сказал:
— Для паспорта все равно придется.
— Ну, для паспорта пусть. Это государство велит. А просто так не хочу…
Паруса с кленовыми листьями придвинулись вплотную. Сквозь листья смотрел не капитан Грей, а какой-то грустный мальчишка, наверно, Том Беринг из рассказа «Гнев отца». Потом он превратился в Лоську, а тот взмахами рук перемешал красную листву, превратил ее в вихрь и улетел на нем, болтая босыми ногами…
3
Утром оказалось, что лист — ярко-желтый, как солнышко. Будто нарочно стал таким праздничным, чтобы поздравить меня. Я ему улыбнулась. Потом хотела положить в пятый том Грина (где рассказ «Гнев отца»), но лист не помещался. Я сказала ему «ладно, придумаем что-нибудь» и на время прицепила булавкой к шторе.
Мама появилась на пороге.
— Доброе утро, засоня. С днем рожденья.
— Ага… спасибо.
— Вот тебе подарки…
Ну, прежде всего, конечно, колготки, это уж в любой праздник. А еще авторучка — видимо, дорогая, в коробочке, обтянутой чем-то вроде кожи.
— Будешь без хлопот писать всякие свои дневники и сочинения. А то постоянно у Ильи ручки выпрашиваешь…
— Спасибо, мамочка…
— А это подарок от дяди Кости…
— Что? Еще одна авторучка?!
— Не знаю, я не открывала. Он просил передать и поздравить, потому что сам зайти не может, уехал в командировку.
— Жаль…
Мне и правда было жаль. Уж дяде Косте-то я всегда радовалась…
— Мне пора на базу. Колбаса в холодильнике, пюре сделаешь сама, свежее… А еще в холодильнике два тортика. Один на вечер, другой в твоем распоряжении…
— Ну, мама! Ты же знаешь…
— Знаю. Это не для тебя, а если гости…
— Господи, какие гости! Никого я не звала.
— Не звала, а все равно кто-нибудь наведается…
Мама оказалась права. В десять с минутами появился Лоська. Прямо как в песенке: «Кто ходит в гости по утрам… парам-там-там, тарам-тарам…»
Он встал на пороге — как всегда неумытый, с торчащими смоляными сосульками волос. Видимо, ради «гостевого визита» надел он чистую белую футболку, но штаны на нем были все те же — похожие на обрезанные у колен казацкие шаровары, пыльно-сизые, с замызганными желтыми лампасами. И, конечно, привычные сандалеты из расхлябанных и порванных ремешков, только не на босу ногу, а теперь с ярко-синими носочками. Лоська переступил этими «лаптями», глянул исподлобья марсианскими глазищами и тихо, но отчетливо сказал:
— Здравствуй, Женя.
— Здравствуй, — вздохнула я. — Проходи… ранняя пташка.
— Да… подожди. Я тебя поздравляю… сейчас… — Лоська по локоть запустил руку в карман необъятных штанов и вытащил… стеклянный глобус! Размером с маленькое яблоко.
«Ух ты-ы!..»
Конечно, он знал про мою любовь к «глобусятам». У меня была небольшая коллекция. Два обычных «глобусенка» — совсем как настоящие, только махонькие, а еще — глобус-брелок (подарок Илюхи), крохотный глобус под вид старинного (Люка подарила в прошлом году), желтый пластмассовый — как из слоновой кости, резиновый глобус-мячик в плетеной сетке, которая изображала параллели и меридианы… А о таком вот, «хрустальном», я только мечтала. Года два назад прозрачные глобусята на блестящих желтых подставках появились в сувенирных магазинах и стоили бешеных денег. Потом их стали продавать на Рябиновом бульваре, куда художники и мастера выносят для покупателей свой товар: картины, камнерезные шкатулки и сувениры, берестяные туески и гипсовые копилки. Здесь стеклянный глобус-малютку можно было купить подешевле, но все равно не меньше, чем за семьдесят рублей.
— Ой, Лоська… где ты его взял?
— Разумеется, на бульваре… Да не бойся, не украл, — сказал он холодновато.
— Я понимаю, но он же дорогущий. Деньги-то откуда?
Лоська опять глянул исподлобья: «Притворяешься или правда не понимаешь?»
— Опять играл. Да?
— А что такого? Все играют. Я не для себя, а для подарка…
— Ох Лоська-Лоська…
И вдруг я опомнилась. Даже дала себе мысленно оплеуху. Дура! Человек старался, прибежал поздравить от всей души…
— Спасибо, Лосенок! Он будет самый замечательный в коллекции! Будет сверкать, как бриллиантовый!
Лоськино лицо сразу засветилось.
— Да… и он знаешь какой? Не только, чтобы любоваться, но и для всякой пользы. Ведь океанов-то на Земле больше, чем суши, а они здесь прозрачные…
— Да… красиво.
— Не в том дело, что красиво. Они всё увеличивают почти как микроскоп. Смотри. Царапинка крохотная, а если глянешь — вон какая… — Лоська согнул левый мизинец, поднес к нему глобус. И чуть заметная ссадинка на костяшке, увиденная сквозь толщу стеклянных океанов, сделалась как здоровенная короста на коленке.
— Удивительно… — вежливо сказала я.
