— Ужасно примитивная песня. Для дикарей с острова Нямба-Бамба. «Би-би-би», «гу-гу-гу»… А если бы последняя строчка была «И сошли мы с корабля»?
Люка сморщила переносицу:
— Фу! При ребенке…
Я хмыкнула про себя. «Ребенок» в тех местах, где он бывает, слышит и не такое. Хотя… в самом деле нехорошо. Впрочем, Лоська заскребал сковородку и не обращал на нашу беседу внимания (или делал вид).
Люка продолжила мое воспитание. Голосом нашей классной Олимпиада Андриановны:
— Ты, Евгения, циничная особа. Несмотря на то, что из культурной семьи…
— Не циничная, а прямолинейная. Сказано: «Не родись красивой, а родись правдивой»…
— Не «правдивой», а «счастливой». Или ты думаешь, счастье там, где правда? — словно драматург Островский из учебника вопросила Лючка.
— Ну, если судьба красотой не наградила… Хорошо вам в «Утятах», вы там все такие… стройные и фотогеничные.
Люка пригорюнилась и сказала, что им в ансамбле совсем не хорошо. Могут закрыть.
— И все другие творческие коллективы тоже…
— Почему?!
— Из-за ППЦ. Ты разве ничего не слышала? Даже по вечернему каналу в местных «Новостях» говорили.
Я ничего такого не слышала (и канал-то этот почти не смотрю, там только про грабежи и аварии на дорогах).
— А что такое ППЦ?
— Ну, темнота… Не «что», а «кто»! «Полномочный представитель центра». Из Москвы прислали чиновника, милицейского генерала, будет здесь главным. В столице недовольны, что у губернаторов стало слишком много власти, вот и рассылают по стране таких представителей, чтобы наблюдали и руководили. Укрепляли «стержень централизованной власти».. Ты правда, что ли, не в курсе?
— А при чем Дворец?
— Да пойми же ты! Губернатор где располагается? В ре-зи-ден-ции! В бывшем роскошном доме миллионера Кунгурова, в памятнике старины. А его московский начальник разве захочет сидеть в обычном кабинете? Ему тоже резиденция нужна, да получше губернаторской, чтобы не потерять имидж. Вот и приглядели для него наш Дворец.
— Совсем офонарели, да? Выгонять тыщу ребят ради одного генерала!
— Во-первых, не тыщу, а почти две. А во вторых, ради не одного генерала, а со свитой. Знаешь, сколько у него будет заместителей! А у тех — свои заместители, референты, секретари, курьеры. Охрана… А дворцовские кружки, говорят, растолкают по разным клубам. Ну, их-то, может, и растолкают, а такие коллективы, как наш — куда? Театральный, оркестровый… В субботу все ребята и взрослые работники Дворца хотят пикеты устроить на площади. С плакатами.
— Лючка, я тоже пойду!
— Пойдем.
— И я, — облизав вилку, сказал Лоська.
— Обязательно, — сказала я. — Ты этого генерала сразу перепугаешь, такое чучело. Как ты ухитряешься извозиться за несколько минут? Иди умывайся…
— Ладно. Спасибо за яичницу. И за торт… — Лоська выбрался из-за стола, поддернул штаны и пошел в ванную. Я за ним, чтобы умыть «чучело» собственноручно, а то измажет полотенце.
Лоська не противился, только фыркал. Люка в это время убрала со стола. И сказала, что теперь ей «срочно надо еще в одно место».
— Вечером позвоню. Пока…
Мы с Лоськой остались одни и посмотрели друг на друга.
— Может, погуляем? — спросила я.
— Давай!
— А куда пойдем?
— Может быть, туда… к дереву? — Он слегка затуманился. — Или… это слишком печально для дня рожденья, да?
— Нормально…
И мы пошли на пустырь за сгоревшей табачной фабрикой. Это было довольно далеко, но нам куда спешить? Мы брели по переулкам, где ярко, почти как в мае, вновь цвели одуванчики. Было солнечно, однако совсем не жарко, хорошо так. Говорили о недавнем телесериале про пришельцев (чепуха сплошная, одно и тоже, надоело), о том, что скоро в школу, а неохота; о моих глобусятах, о новом появлении НЛО над деревней Кулябкой, о сбежавшем из цирка трехметровом удаве (жаль, что поймали, не добрался до родины) и ни о чем серьезном.
На пустыре, заваленном кирпичными грудами от разломанных домов было безлюдно, летали бабочки. Мы подошли к вековому полузасохшему тополю. В метре от него среди лопухов можно было разглядеть плоский полуметровый холмик, укрытый дерном. Мы сорвали несколько диких ромашек, положили на холмик. Постояли с полминуты. Лоська потянул меня за рукав:
— Пойдем, покажу…
В двух шагах стояла среди высокой сурепки оставшаяся от давних времен лавочка — доска на двух столбиках.
— Вот… — На краю доски были выжжены кривые буковки: У м к а.
Лоська сел, погладил надпись мизинцем. Я села рядышком… Конечно, это была прежде всего Лоськина печаль. А моя — уже через него. Ведь я-то даже не видела Умку живым. Но все равно… Мы посидели, помолчали. Потом, чтобы ослабить Лоськину грусть, я спросила:
— В последней игре у тебя сколько было противников?
— Много…
— Ну и как? У всех выиграл.
Лоська вздохнул:
— Не… Одна ничья.
Я ладонью прошлась по его волосам-сосулькам. Он сразу заулыбался. Осторожненько придвинулся плечом. Но почти тут же встряхнулся, вспомнил:
— Домой пора. Мама придет на обед, скажет: где картошка?
Стеклянные океаны
1
Дома было пусто и солнечно. Сверкал хрустальный глобусенок. Сверкали латунные замочкина футлярах подаренных авторучек. Я вспомнила, что так и не посмотрела: какую ручку преподнес мне дядя Костя. Бессовестная…
…Дядя Костя — наш добрый знакомый. Когда он был в старших классах, занимался математикой с моим дедом, маминым отцом, и часто приходил к нему домой, в квартирку при институтском общежитии. Там и познакомился с девчонкой-дошкольницей Валей. Между ними завязалась вроде бы шутливая, но долгая дружба. Когда дед умер (маме было тогда всего восемь лет), Костя навещал «подружку-дюймовочку», а потом писал ей письма из училища и с разных мест службы. Долгие годы он служил в окраинных областях. А вскоре после того, как погиб папа, дядя Костя перевелся в наш город. Стал заходить в гости и незаметно так опекать нас. Мама даже призналась, что однажды он сделал ей предложение.
— И ты отказалась? — укоризненно спросил Илья. — Старый, да?
Мама объяснила, что дело не в десяти годах разницы и что «Костя, чудесный человек», но она не может забыть Сережу, нашего папу. Дядя Костя больше предложений не делал, но дружить с нами не перестал. По-прежнему заходил «на огонек», занимался с Ильей немецким языком, а меня учил всяким полезным вещам и порой рассказывал интересные случаи из своей жизни.
Был дядя Костя высокий, сутуловатый, с залысинами, похожий (так мне почему-то казалось) на учителя истории. Те, кто не знал, никогда бы не сказали, что он недавний военный, полковник в отставке. Во время афганской войны был дядя Костя командиром горно-стрелкового батальона, вернулся с медалями и орденом Красной звезды. Илюха однажды спросил: за что орден? Дядя Костя пожал плечами:
