Шебурша валенками, Евгений Иванович сходил в угол «каюты», снял со стены фотографию в рамке (размером с тетрадку). На ней, облокотившись о поручень, стоял крепкий моряк с густыми усами на жизнерадостном лице. В фуражке с «крабом», в куртке с капюшоном. Одна нога — в рыбацком сапоге с отворотом, другая — в ярко-белом гипсе, лежит на швартовом кнехте. Рядом прислонен костыль.
— Это я как раз на «Меридиане», перед отходом…
— Здорово, — восхитилась я. — И правда Сильвер… А это кто? — В нижнюю часть рамки был вставлен снимок размером с открытку. Старый, бледноватый и с трещиной. На снимке — пацаненок лет восьми-девяти на дощатом крыльце. Улыбчивый, взъерошенный, босой, в балахонистой майке, перекошенных трусиках и мятой бескозырке — не детской, а настоящей, матросской. С тонкой длинной палкой у плеча — то ли удилище, то ли самодельное копье.
— Это тоже я, — покашляв, сообщил Евгений Иванович. — Видишь, на большой карточке я, так сказать, в расцвете боцманской карьеры, а здесь — у ее истоков. Бескозырку мне подарил сосед дядя Витя Мошкин, до войны еще служивший во флоте… Да… Тут я как раз в пору своих первых контактов с вредной соседкой Варварой… Я ее дразнил стихами из любимой книжки про Айболита. Примерно вот такими:
Тары-бары, растабары,
Шундуклей и дундуклей!
Хорошо, что нет Варвары,
Без Варвары веселей…
А!.. По правде говоря, и сейчас иногда так дразню. Хотя от этого вот Женьки в бескозырке не осталось ничегошеньки. А?
Мы оба снова взглянули на тощего веселого пацаненка с копьем. Он был похож на одного из моих мальчишек в «Отраде», на Костика Лошкарева.
— Нет, Яков Платоныч, что-то осталось, наверно, — сказала я. — Раз вы все еще так дразнитесь…
— А! Ну, может быть… если в этом смысле… А чего это ты вдруг меня так окрестила? На новый лад?
— Как?
— Ну, сказала «Яков Платоныч». Спутала с кем-то?..
— Ох… — Я календарем хлопнула себя по лбу. — Як… Евгений Иваныч, простите. Это вот почему! Я только сейчас поняла. Есть такая книжка, называется «Фрегат „Виола“». Писателя Волынкина. Там один из героев — старый боцман Яков Платонович. Он учит ребят морскому делу. Вы на него прямо точь в точь похожи. Я сперва понять не могла, на кого, а тут в друг в памяти как-то само собой включилось!..
— Это надо же, ядр… ох. Выходит, я готовый литературный персонаж? А книжка-то интересная?
— Да! Мы ее с этим, с Пашкой Капитановым, всю от корки до корки… Там про устройство парусных судов, но не просто так, а с приключениями. Читаешь и сам не замечаешь, как в тебя вся корабельная азбука впитывается.
— Не слыхал про такую… А нельзя ли будет полюбопытствовать?
— Конечно! Я принесу, если хотите!
— Как не хотеть. Про парусники я до сих пор стараюсь читать все, что найду… А если еще и про себя…
Я была счастлива, что есть причина снова побывать в этой «боцманской берлоге», у настоящего «Якова Платоныча». Старик тоже казался довольным…
Опять появилась Варвара Михайловна.
— Женя, я вот тебе свитерок подобрала, внучки нашей, Наташеньки, она его забыла, когда приезжала из Красноярска. Наденешь под курточку, чтобы опять не закоченеть… А потом найдешь время как-нибудь, занесешь.
— Занесет, занесет, — вмешался Евгений Иванович. — Женя мне книжку обещала принести про всякие парусные хитрости. У нас с ней на этой почве обнаружились точки соприкосновения.
— Да я уж вижу, что не без того, — покивала Варвара Михайловна. — Старый шкипер просто так подбирать человека на улице не будет. Рыбак рыбака…
— Уймись, Варвара! — сипло возгласил «старый шкипер». — Не касайся тонких струн в наших душах. Паруса — это святое…
— Ты никак чем-то подкрепил эту святость?
— Шундуклей и дундуклей…
— Вот как был Женька-пират, так и остался до старости лет… — Варвара Михайловна покосилась на прислоненный к полену снимок. Дремавший Чарли приподнял голову и тоже посмотрел. Одобрительно.
— А говорила: Женька-плакса… — напомнил Евгений Иванович.
— Ну и что? Было и то и это… Девочку-то проводи хотя бы до трамвая, чтобы опять не заплутала в наших сугробах…
— А то я не знаю!.. Мне все равно в «ЦУМ» надо, он до девяти часов. Разбавитель куплю для красок.
— Знаю я этот «разбавитель»…
— Варвара Михайловна, без намеков!.. Тары-бары, растабары…
Евгений Иванович проводил меня до остановки на улице Чернышевского. Оказалось — совсем недалеко. Конечно! Когда в теплом свитере под курткой, рядом с хорошим человеком и с поющей от радости душой!..
Трамваи уже шли — один за другим. Я еще раз пообещала, что на днях обязательно приду с книгой, и прыгнула в вагон пятого маршрута. Привезет прямо к дому! Евгений Иванович помахал рукой и стоял, пока вагон не тронулся…
На часиках была всего-то половина восьмого.
Сколько удивительного может случиться за пару часов! А ведь не сверни я в тот заснеженный переулок, и не было бы сказки… Сколько вообще зависит от мелких случайностей. Например, от выпавшей из пальцев и покатившейся по причалу сигареты…
Или это все же не случайности?
Брамсельный ветер. Продолжение
1
Первым делом я, конечно, позвонила в Яхтинск, Пашке. Мама будет охать, когда придет с телефонной станции счет, ну да один-то раз можно! На радостях!
Пашка оказался дома. Он снисходительно выслушал мои соображения о его бестолковости, разгильдяйстве и полной бессовестности, когда «человек тут мается от неизвестности, а ты…» Отвергать критику он не стал, но и каяться сильно не стал тоже.
— Ладно, исправлюсь… Про себя я написал, а у вас-то что нового?
Нового было полным полно! И окончание съемок, и премьера, и новоселье, и развлечения в каникулы, и сегодняшенее приключение…
Слышно было, как Пашка со сдержанной завистью вздохнул. Но сказал деловито.
— Я тоже не скучаю. Приспособился тут вычерчивать схемы на компьютере… Женька, ты скажи Илье насчет электронной почты. Пусть соорудит тебе персональный ящик. Держать связь по э-мейлу не в пример проще, чем письмами или по телефону. И совсем не дорого…
Конечно, я в тот же вечер насела на Илюху. И он — счастливый от того, что «свалил» сессию, — преподнес мне подарок:
— Вот тебе адрес и пароль.
Пароль был хороший: bramsel. Но в адрес коварный братец засунул после всяких латинских букв и значков слово «мучача»! Представляете — «muchacha. ru»! Я хотела побить его, но потом простила. Потому что он сказал, укрывшись за своей дверью:
— Я же любя! Чтобы никто не перепутал! Оригинальнейшее слово!
