— И больше не плавал?
— Про то не знаю… Но любовь ко всякого рода кораблям была у него всю жизнь. Без этого не смог бы он так развернуть пароходное дело… Понимаешь, Женя, это потом уже, после революции, стали в головы всем вдалбливать, что купцы, владельцы верфей и пароходств были мироеды, буржуи и враги трудового народа. Ничего, мол, они другого не хотели, как набить свою мошну. А многие среди них были люди, которые… как бы тебе сказать… хотели прорваться к новым горизонтам. С мечтой в душе люди. Иначе зачем бы посылали свои суда одно за другим в непроходимые льды. Почти на верную гибель… Думаю, был таким и Миша Дементьев. И в молодости, и потом… Была у меня даже мысль написать портрет его, молодого, но не нашел ни одной фотографии, какой он был в юные годы… Да и какой из меня портретист. Берега да судовое хозяйство всякое могу еще малевать, а людей… — Он медленно (словно со скрипом шеи) оглядел стены.
И в самом деле, на стенах были в основном написанные маслом виды берегов, маяки, пароходные трубы, ржавые корпуса и шпангоуты выброшенных на отмели судов, несколько парусников с подобранными к реям парусами. Был «портрет» обросшего ракушками, покрытого оранжевой ржавчиной и водорослями якоря — его, видимо, нашли на морском дне…
— Была у меня еще одна идея… — слегка таинственно признался Евгений Иванович. — Была и есть… Я даже думал в давнюю пору: не сделать ли именно ее дипломной работой, но сообразил вовремя: не поймут. Еще и приклеят всякий «отрыв от жизни» и «ложную романтику», в ту пору случалось это сплошь и рядом… Ну а для себя брался за такую работу не раз. Брался, бросал, потом снова… Вот и недавно опять… Хочешь взглянуть?
— Еще бы!
Недалеко от двери треть стены закрывала пестрая ситцевая занавесь. Евгений Иванович вытянул из-за нее на середину комнаты картину на треноге.
Полотно оказалось небольшое в высоту, но длинное — метра полтора. Зимнее солнце упало на него сквозь искристые подмороженные стекла.
— Ух ты… — выдохнула я.
На первом плане было столпотворение тонких, опутанных снастями мачт и разноцветных пароходных труб. За ними поднимался речной обрыв — местами глинистый, местами заросший. На его уступах стояли разные дома и домики — порой обыкновенные, порой причудливые. Между ними тянулись вверх извилистые деревянные лестницы. А наверху обрыва виднелись уже не отдельные здания, а сплошной город. Старинные особняки, столетние деревья, высокие белые колокольни на фоне сизых мохнатых облаков. Облака были не очень-то ласковые, но в одном месте их рассекал широкий луч. От луча искрились стекла в нескольких домах и блестящая, словно вымытая дождем листва… И было понятно, что пасмурность над городом случайная, на короткое время, и что воздух теплый. И казалось даже, что пахнет речной водой и влажными травами с обрыва…
— Евгений Иванович, это же… чудо какое-то…
— Нравится, значит…
— Не то слово…
— Называю я это… так, внутри, для себя… «Город Мишки Дементьева». Не обычная тогдашняя Тюмень с непролазными от грязи улицами, а как он ее видел, когда мечтал о плаваниях… Ну и сам я как видел тогда. И как запомнил… Так сказать, память молодости… А вот, кстати, тот самый Дементьевский дом…
Над обрывом белел двухэтажный длинный дом с мезонином, с лепными карнизами и широким украшенным колоннами балконом. Было в этом доме что-то от старинного речного парохода.
— На самом деле он стоит не так близко от реки, я его малость передвинул. Тут вообще немало чего передвинуто и придумано. Как говорится, фантазия автора…
«Наслоение виртуальных пространств», — словно подсказал тихонько чуть насмешливый Илюхин голос. Я рассердилась: «Не зубоскаль! Смотри лучше! Разве плохо?» — «А кто сказал, что плохо? Здорово!..»
— Евгений Иванович, вы повесьте это на самое видное место!
— Да что ты, Женя. Тут еще работы непочатый край. Вот когда закончу, видно будет, куда ее… Конечно, если закончу…
Последние слова мне не понравились: что за намеки!
— По-моему, все тут закончено…
— Э, голубушка, тому, кто с кистью, виднее… — Он потянул было картину с треногой на прежнее место, в укрытие.
— Подождите, не убирайте!.. Пусть еще Лоська посмотрит!
— А!.. Ну, пусть…
Лоська и Чарли — легки на помине! — примчались в туче снега и пара.
— Набегались? — заулыбался Евгений Иванович.
— Ну-ка отряхивай снег, — велела я. — И ты, Чарли… Два сапога пара.
— Как раз и чай вскипел, — сказал Евгений Иванович. — А Чарли получит сухарь, он любит всухомятку…
Лоська у двери начал стаскивать валенки, оглянулся через плечо, увидел «Город Мишки Дементьева». Выпрямился. Сказал, как и я:
— Ух ты…
3
Мы стали иногда собираться у старого боцмана-живописца Евгения Ивановича Ступова. Наше «корабельное братство» — Люка, Стаканчик, Лоська, я и Томчик (хотя у него и не было монетки, но все равно «корабельный»).
Евгений Иванович всегда был нам рад — не из вежливости, по-настоящему. Каждый раз он угощал нас густым сладким чаем с молоком и черными сухарями. А еще — морскими историями, которыми была богата его жизнь: то про ураган у берегов Кубы, то про плавание вокруг Европы на барке «Крузенштерн», то про корабельного пса Меркатора, который на сейнере «Короленко» изгрыз у вредного первого помощника капитана тезисы для доклада об очередном пленуме ЦК КПСС…
Однажды мы притащили сюда, в Дровяной переулок, Люкин видеомагнитофон и показали Евгению Ивановичу и Варваре Михайловне наше «кино» — «Гнев отца». Старому боцману оно очень понравилось — мы не ожидали такого. Евгений Иванович даже прослезился в конце. Долго кашлял и поглядывал на тайничок у иллюминатора, но не решился при супруге. Он подарил Томчику — главному актеру — тяжелую шипастую раковину, которую привез с Антильских островов. Внутри раковина была гладкая и нежно-розовая. В ней шумело море. Томчик прижал ее к уху и сидел так, не отрывая, целый час. А всем остальным Евгений Иванович подарил по белой веточке коралла…
Варвара Михайловна тоже хвалила «Гнев отца», но более сдержанно. И сделала несколько профессиональных замечаний — как-никак бывший работник телестудии, была художником-постановщиком многих передач… Мы обещали замечания учесть при окончательном озвучивании и монтаже. А это, мол, еще только, черновой вариант. Хотя, по правде говоря, я не была уверена, что мы скоро примемся доводить наш не то фильм, не то спектакль «до ума». Энтузиазм уже поостыл. Илья тоже не напоминал о прежней готовности помочь…
Варвара Михайловна похвалила нас еще раз, погрозила мужу пальцем и ушла. Она вообще редко бывала в «боцманской берлоге». Ее территорией был остальной дом (он достался ей от деда). Зато Евгений Иванович дневал и ночевал в своей «пещере капитана Немо» с отдельным входом. Здесь резал из коряг драконов и осьминогов, здесь писал свои «марины», здесь читал любимых Виктора Конецкого и Джозефа Конрада, здесь отвечал на письма старых друзей-моряков, приходившие со всего света.
