Алешка сказал, что „пусть внушение“, лишь бы после этого его с Игорёшей оставили в покое. Такое заявление поставило папу — образованного мужчину, сотрудника администрации городского драмтеатра — в тупик. Потому что делать серьезные внушения, кроме словесных, он не умел.
Старшая Алешкина сестра, десятиклассница Зинаида, заявила, что скворец все равно скоро околеет, потому что припадочный. В самом деле, Игорёша иногда валился навзничь и прикрывал глаза пленками. Но быстро отходил.
Алешка сказал, что сестра сама припадочная, раз говорит такие вещи. Это во-первых. А во-вторых, если с Игорёшей что-то случится, то пусть при нем, при Алешке. Тогда по крайней мере его совесть будет чиста, потому что он не бросил беднягу до самого конца.
Зинаида сказала, что ее брат — законченный придурок.
Алешка сказал, что не может оставить Игорёшу без присмотра еще и по той причине, что Зинаида научит его нехорошим словам.
Такое заявление в адрес благовоспитанной девицы и круглой отличницы всех заставило онеметь. А в состоянии онемения спорить, сами понимаете, трудно… То есть потом споры еще продолжались, но уже слабенькие и безнадежные…»
Короче говоря Алешка остался — на радость Игорёше и друзьям, которым хотелось летом быть вместе.
И они были вместе! И с ними в то лето случилось много веселых приключений, о которых папа тоже упоминал в этом рассказе. В приключениях участвовал и Игорёша. И после каждого говорил, что это было «потр-рясно».
Папа писал:
«Зловещее предсказание Зинаиды не сбылось. Игорёша не околел. Он постепенно избавился от всех хворей и жил в полном здравии, пополняя свой словарный запас. Хотя почему „жил“? Насколько я знаю, живет и сейчас…»
4
Я прочитала рассказ про Игорёшу и сразу поняла: его надо поскорее дать Лоське. Чтобы он убедился, как был прав, когда из-за Васьки не поехал на шахматный турнир! Да и вообще рассказ Лосенку понравится — ведь про живое существо!
Кстати, почему-то Лоська не показывался уже два дня…
Я сунула листы в пластиковый пакет и отправилась к Лоське.
Их квартира оказалась заперта. Из двери напротив просунул в коридор голову небритый и поддатый сосед дядя Коля и добродушно сообщил:
— А дружок твой вместе с мамашей куда-то отправился, похоже, на вокзал. С чемоданом и с котом под мышкой. С полчаса назад…
Этого еще не хватало! Куда?
Я подумала, что перед любым отъездом Лоська должен был предупредить меня. И помчалась домой.
Когда я отпирала дверь, на площадке возникла соседка Галина Андреевна — вся такая умильная и сладкоголосая от навеки застрявшей в ней виноватости.
— Женечка, к тебе приходил мальчик. Ну, твой дружок с корабликом на рубашке, только сейчас еще в курточке поверх кораблика и с рюкзачком. И с кисанькой на руках. Звонил, звонил, я выглянула, он говорит: «Передайте Жене, что уезжаю, не знаю на сколько дней»… Я спрашиваю: «Ты, наверно, хотел ей кисаньку оставить? Оставь у меня, я передам». А он: «Нет, его я оставлю в другом месте…» Торопливый такой и озабоченный…
Понятно, что ничего объяснять соседке Лоська не хотел, знал, что это за личность. И где он решил оставить «кисаньку», тоже было понятно. Я тут же помчалась к Ступовым.
Конечно, Васька оказался там, резвился с Чарли. Лоська мог не опасаться за него — подросшего, здорового и под защитой такого могучего друга.
Евгений Иванович сказал, что Лоська с матерью срочно уехали к отцу. Что у отца там случился наконец пересмотр дела и обещали то ли полное оправдание, то ли досрочное освобождение, но дело осложнилось тем, что он заболел и сейчас в больнице. Как там сложится дальше, пока не ясно, однако Лоськина мама и сам он решили, что надо срочно ехать на помощь, поскольку теперь это разрешено…
В общем, случилось то, о чем я догадывалась, но боялась надеяться. Плохо только, что Лоськин отец заболел. Ну, да может быть, все не страшно, не опасно… Лишь бы Лоська не тянул резину, догадался написать оттуда как и что!
Я шла домой в каком-то непонятном настроении. С одной стороны, была радость, что дело с Лоськиным отцом стало, кажется, распутываться. И что в этом есть и мое (пусть хоть на самую капельку) участие. Но в радости ощутимо шевелилась тревога. И не только из-за болезни шофера Мельникова. И не только из-за опасения, что вдруг все опять сорвется. Было какое-то ощущение, что рядом вдруг начали копошиться пока необъяснимые, но близкие неприятности…
Я говорила себе, что все это из-за недавних событий с дискетой и что теперь это «застрявшее в нервах остаточное явление». И все-таки было тошновато.
У дома я встретила Люку. Она сообщила, что родители отправляют ее на две недели в деревню к деду, которому надо помогать, «потому что такой возраст».
— Может, сумею сбежать пораньше, там скучища. Ника тут не бросайте одного, он расстроился, что я уезжаю.
Я тоже расстроилась. Одно к одному! Лоськи нет, Люки не будет. Конечно, остались Стаканчик и Томчик, но неполная компания она и есть неполная. Кроме того, Томчик говорил, что его могут «услать» в детский лагерь, не спросят желания…
Лючка, стараясь оставаться бодрой, упорхнула домой. Я даже забыла ей сказать про Лоську…
Вялая от огорчений, я включила компьютер, чтобы проверить электронную почту. От Пашки ничего не было. Оно и понятно, последнее письмо он прислал только вчера. Мы переписывались довольно регулярно, я сообщала о всех событиях и отправила файл с отцовскими рассказами. А Пашка писал, что в их школе вышел альманах с моим сочинением (жаль, что нельзя послать, потому что он пока в единственном экземпляре), и что его, Пашку, отец хочет взять с собой в поисковую партию, которая работает в каком-то «квадрате».
Я ответила: «Тебе хорошо…»
Сейчас я села писать Пашке новое письмо. Сообщу про Лоську… И вдруг поняла, что писать мне как-то не очень хочется. Не интересно. Потому что… Да, замечательно, что есть на свете Пашка. И прекрасно было все, что было. Но будет ли что-то еще? Ведь может случиться, что мы больше не увидимся никогда в жизни. Или встретимся лишь в какие-то отдаленные времена. Ни от него, ни от меня это не зависит — по крайней мере, пока не станем взрослыми. А когда станем — там что?
Ведь, если по правде, то я уже вовсе не страдаю так, как раньше, когда от Пашки вдруг почему-то нет вовремя весточки. И если уж совсем по правде, то… да, мне кажется, что в мучительном ожидании первого письма, в декабре и январе, было, пожалуй, больше радости, чем в регулярных письмах сейчас. Да, вперемешку с горечью и тревогой, но зато и с чем-то сильным, настоящим … А нынче как? «Привет…» — «Привет…» Сведения о новых книжках, об очередном Пашкином проекте, о наших семейных приключениях, о ребятах… Ну и что? Кажется порой, что пишем по привычке. Или потому, что так надо …
— Не ври! — цыкнула я на себя. И чтобы прогнать скверные мысли, стала настукивать на клавиатуре очередное письмо. «Как ты там, еще не отправился в тайгу?»
