— Кто?! — звонко удивился Зорко.
— Мальчик такой. Чуть поменьше тебя…
— А… как он там живет? Зачем?
— Живет и все…
— Беженец? — спросил Лён.
— Ну… можно сказать и так… У него мама и папа плыли на теплоходе «Константин», когда его захватили йосские десантники. Всех взяли в заложники. А когда морская пехота брала «Константин» на абордаж, многих заложников там постреляли…
— Йоссы не стреляют заложников, — сумрачно сказал Зорко.
— Там не разберешь, кто стрелял. Палили с двух сторон, а про пассажиров и не думали… Вот Ермилка и остался один. И ушел туда… Он никого не хочет видеть. Вернее, не хочет, чтобы е г о видели. Говорит, что одному жить лучше. С бабочками, стрекозами и лягушатами…
— А зимой? — поежился Лён.
— У него хижина, а в ней солома и сухие камыши. Он в них зарывается и спит до весны…
— Сочиняешь, — догадался Зорко.
— Ничуть не сочиняю!
— Но он же не медвежонок!
— Нет… Но и не обыкновенный мальчик. Он…
— А чем он питается, когда не спит? — недоверчиво перебил Лён.
— Иногда я ношу ему хлеб и молоко… Но он может совсем не есть. И неделю, и месяц, и хоть сколько. Просто ему нравится, что я прихожу и приношу гостинцы. И книжки… Мы познакомились в прошлом году, когда я там охотилась за тритонами для школьного террариума. Знаете, что такое террариум?
— Знаем! — Зорко стукнул босой пяткой о камень. — Ты скажи: он так и живет там целых два года? Ведь «Константин»-то штурмовали в позапрошлом году!
— Так и живет. Как Маугли. Только без волков…
— Но он же тогда был совсем маленький! Не мог он один, — опять не поверил Лён.
— Восемь лет ему было…
— Значит, сейчас он не младше меня, — придирчиво заметил Зорко.
— Ему и сейчас восемь лет.
— Лён, давай спихнем Враль-Динку вниз! Чтобы не пудрила нам извилины!
— Да правду я говорю! До чего бестолковые! Вы дослушайте до конца! Он не простой мальчик, а невидимка!
— Лён, ты ее с того бока, а я с этого…
— Ай! Дурни!.. Ну, честное же слово! Он стал таким, потому что… ну, это, наверно, как болезнь… Я же говорю, он не хотел, чтобы его кто-нибудь видел. Он перестал верить всем-всем людям, вот!.. И от всех скрылся, вот!.. А у невидимок время почти не движется. поэтому Ермилка не растет. Вернее, он растет, когда превращается в нормального, в видимого, но это бывает очень редко, на несколько минут. Он не хочет, чтобы про него знали. Только со мной подружился…
— Почему? — слегка ревниво спросил Лён.
— Ну… надо же с кем-то… Он же почти малыш, тоскливо совсем одному… Он все про себя рассказал. Признался, что по ночам иногда плачет. Это когда совсем темно, нет луны… Но вообще-то он веселый. Проказник…
Лён вдруг поверил. Почти. Зорко, видимо, тоже. Он спросил:
— А какие книжки этот Ермилка любит?
— Сказки про зверей… Он там организовал хор из дрессированных лягушат. Он рассказывает, что среди них есть говорящие…
— Врет, — уверенно сказал Зорко.
— Ну, может быть фантазирует… Вообще-то он иногда бывает вредный. Упрямый. Особенно когда приходится лечить его ссадины-царапины. Он ведь там то и дело обдирается о колючки, потому что бегает голышом. Думаете, я почему таскаю в сумке всякие медикаменты? Из-за этого обормота…
— Как же ты мажешь йодом его, невидимого? — усмехнулся Лён.
— Велю сделаться видимым. Ну, не полностью, этого он стесняется, а ту часть, которую надо лечить… Хуже, когда он болеет весь. У него то и дело кашель или мокрый нос. А недавно схватил простуду с температурой. Я принесла ему аспирин и колдрекс, а он за два дня не проглотил ни порошка, ни таблетки. Да еще кукарекает и дразнится…
— Значит, не очень больной, — рассудил Лён.
— Он меня вывел из себя! Так, что я ему даже всыпала!
— Как? — удивился Зорко.
— Очень просто. Сказала «иди сюда», взяла за локоть и дала такого шлепка, что его дрессированные лягушата расквакались на всю округу.
— Бедняга, — вздохнул Лён. — А почему он от тебя не спрятался?
— Посмел бы только! Он меня слушается…
— Слушается, а лекарства не пьет, — поддел Зорко.
— Потому что глупый…
— А как же ты не промахнулась при шлепке-то? — хихикнул Зорко. — Или ты велела ему сделать т о с а м о е м е с т о видимым?
Динка сказала, что это лишнее. Она и так знает, где у вредных мальчишек находится место, по которому учат уму-разуму. И кое-кто в этом сейчас убедится, если не перестанет ехидничать.
Зорко хихикнул опять:
— Я-то не невидимка.
— Тем более, — сурово отозвалась Динка. И опять запечалилась из-за Ермилки. — Ну его… бестолковый такой. Я реву от досады, а он меня дразнит: «Ты не Динка, ты Зинка. Не „Дож“, а „Сле…“».
— Невоспитанный ребенок, — голосом старинной классной дамы заявил Лён. — Ты должна быть с ним более строгой. А то неизвестно, кто из него вырастет… Ох, да он же не растет!
— Пока не растет. Не хочет… Он знаете что мне сказал, когда помирились? Уткнулся невидимым носом мне в колени и шепчет… нет, не скажу…
— Ну, Ди-инка! — взвыли Зорко и Лён. Зорко добавил: — Интересно же!
— Вам интересно, а я… Я потом скажу…
— Эй, дамы-кавалеры! — окликнул из сумерек старик Август. — Ужинать будете? Или мы с Румпелем и Тиви все поделим на троих!
Динка вскочила.
— Дедушка, мы идем!
Динка осталась ночевать.
Все долго не ложились. Маяк опять не горел. Это была пустая предосторожность: все равно за скалистым островком с крепостью переливался огнями и рекламами бессонный и шумный Льчевск — с моря его было видно за много миль. Но приказ есть приказ. Старику это было только на руку. Он снял с объектива на пушке парусиновый колпак.
— Дедушка, ты дашь нам посмотреть?
Старик Август дал. Смотрели подолгу. Ярусы звезд висели в черноте. Прямо задохнуться можно, какая она громадная, эта чернота и такое бесконечное в ней количество звездных миров. Среди звезд светились похожие на фосфорических медуз туманности. А разноцветные шарики планет похожи были на потерявшиеся елочные игрушки. Рядом с ними мерцали бусины спутников…
— Ну, молодые люди, пора и честь знать, — время от времени напоминал старик Август. — Мне надо работать.
«Молодые люди» говорили «ага» и опять с сопением оттирали от окуляра друг друга.
Наконец пустили к телескопу и деда. Он склонился над окулярной трубкой и спросил не отрываясь:
