Более того, впервые на его памяти лер Альварис был непреклонен, жесток и крайне настойчив. А посулил избавление лишь в одном случае: если новая ученица попросит его о смене учителя. И это был единственный шанс избавить ее от позора. Особенно когда от наставника поступил приказ сделать ее обучение максимально жестким и быстрым.
Викран сделал все, что было велено. Он намеренно отстранялся, когда ученица умоляюще смотрела на него с холодного пола. Упорно отворачивался, стараясь не слышать упреков некстати проснувшейся совести. И отводил взгляд, стараясь не видеть синяков на ее нежной коже.
Да, он не запрещал ей пользоваться исцеляющими заклятиями. Нагружал ровно столько, сколько она могла вынести. И всегда останавливался у черты, когда она была готова сдаться или попросить пощады.
Он лишь однажды усомнился, что поступает правильно, — когда впервые провел обычную по интенсивности растяжку. Когда Айра без предупреждения закричала так, что разбила окно, а потом заметалась раненой птицей, исторгла из себя целую волну неконтролируемой силы и измученно повисла, потеряв сознание от боли.
Вот тогда Викран испугался во второй раз — того, что чего-то не учел, не подумал, упустил. Что не принял в расчет метаморфа или еще какой-то важный момент. Он в панике подхватил девушку на руки, поражаясь тому, насколько она была невесомой, сорвал проклятые цепи и помчался к оранжерее, уже зная, что в таком состоянии ей может помочь только взрослый игольник.
Хорошо, что под руку вовремя подвернулся Бриер: сдав бесчувственную ученицу ему на руки, маг кинулся обратно — заниматься внезапно забившимся в судорогах метаморфом, с которым тоже творилось нечто странное. Кер буквально задыхался от боли. А пришел в себя лишь после того, как почувствовал льющуюся с рук мага благословенную магию и жадно впитал то, в чем так остро тогда нуждался, — чужой Огонь, Землю, Воду и Воздух, смешанные в удивительно правильных пропорциях.
Викран уже тогда заподозрил, что здесь что-то не так. Что лер Альварис почему-то ошибся и зря велел к этой паре проявить необоснованную жестокость. Кер не причинил бы вреда хозяйке. Это сказала ему никса. Это сказали глаза пострадавшего крыса. Об этом говорил его изможденный вид и облегченный вздох, который вырвался из маленькой груди, стоило ему только коснуться Айры и отдать все то, чем поделился с ним боевой маг.
Айра была для него больше чем просто хозяйкой, и именно в тот день Викран это наконец понял. А потом понял и то, что полноценную трансгрессию они оба осилят без особого труда.
А еще он неожиданно заметил, что стал придерживать руку, смягчая удары, и медлить с решающим броском. Что инстинктивно начал беречь ученицу, потому что в те моменты, когда ему не удавалось этого сделать, в груди что-то болезненно сжималось и начинало недобро ныть.
В последние дни боевой маг не находил себе места. Он вдруг снова начал видеть сны о прошлом. Правда, смутные и неизменно забывающиеся к утру, но оттого не менее выматывающие.
Он устал от постоянного ощущения давления в груди и поселившейся там боли — довольно слабой, но упорной и смутнонапоминающей о том прошлом, которое ему старательно помогли забыть. Извелся от бесконечных сомнений, размышлений и колебаний. Устал каждый день встречать перед собой отрешенный взгляд измученной нагрузками ученицы. Думать о том, что это по его вине ей так трудно. И еще больше устал видеть ее пристальный взгляд в своих снах — обвиняющий, обрекающий, мертвый.
Он с тяжелым сердцем начинал первую для нее трансгрессию. Упорно твердил про себя, что это важно и нужно. Что без этого ее дар снова станет нестабильным, а она вполне может погибнуть. По его вине. Из-за его колебаний. И примириться с этой мыслью оказалось неожиданно тяжело: Викран не хотел, чтобы она умирала. Уже тогда страшился потерять. И предвидел, что не вынесет видения ее бездыханного тела, разорванного взбунтовавшимися силами стихий.
Настойчиво уговаривая самого себя, он с огромным усилием сумел отстраниться от пустоты в груди и наконец выдавил три проклятых слова, активирующих трансформацию. А потом несколько минут пытался справиться с невесть откуда взявшимся страхом и отчаянным нежеланием продолжать.
Он облегченно вздохнул, когда все закончилось благополучно. Почти с радостью встретил ее бросок уже в новом теле. Заметно расслабился, когда этот удар все-таки прошел мимо, а потом неприятно удивился, поняв, что волчица больше не желает мириться со своим положением.
Он слишком поздно сообразил, что она не пытается взять верх, как это происходило бы в стае виаров. Не поверил своим глазам, когда стало ясно, что Айра полностью сохранила разум при переходе и больше не старается его победить. Нет. Она пыталась его убить. Разорвать. Уничтожить. И была в своем желании настолько тверда, что даже заставила его воспользоваться призрачной сетью…
Он неохотно выпустил на свободу это калечащее заклятие. Выпустил, совершив очередную сделку с собственной совестью. Только благодаря ему одержал в тот день самую тяжелую свою победу. И получил самое страшное, как выяснилось позже, поражение.
Лишь в тот момент, когда она задыхалась под проклятой сетью, а чутких ноздрей перевертыша коснулся запах ее крови… только тогда Викран дер Соллен вспомнил, что откуда-то знает этот поразительно знакомый запах. Что когда-то давно уже слышал его. Чувствовал. Обонял. Точно так же холодел от какой-то страшной мысли и… боялся. Вот только теперь уже не помнил, чего именно.
Это было как дурной сон, едва уловимый намек на прошлое, о котором его заставили забыть. Словно сквозь толщу воды, в его памяти вдруг проступило заплаканное лицо. И — странные, пронзительные, неповторимые глаза. Точно такие же, как у израненной волчицы.
Он помнил, как лихорадочно срывал с нее наложенные путы. Помнил, как слушал свое зашедшееся в крике сердце. Ее неровное дыхание. Жалобный всхлип невредимого метаморфа. Помнил, как в панике мчался к игольнику, а потом, оставив ее на попечение Шипика, в лечебное крыло, где, отыскав сонного лекаря, потребовал снять наложенный семь лет назад ментальный блок.
Разумеется, Лоур не пошел на поводу у взъерошенного коллеги, на сапогах которого не успела засохнуть кровь новой ученицы. Он отказал — мягко, но настойчиво — и посоветовал пройти осмотр, чтобы убедиться, что щит все еще надежен.
Викран, не дослушав, выскочил на улицу, по пути выискивая место, где его никто не потревожит. Вовремя вспомнил о пустующем береге, своей мрачной скале и вечно бушующем море, где даже лер Альварис не заметил бы следов колдовства. Немедленно создал портал. Огромным прыжком вскочил на край утеса. Лихорадочно огляделся и рывком содрал с уснувшей памяти ставший ненужным щит…
А потом неожиданно вернувшаяся боль с размаху бросила его на землю. Безжалостно сломала тело. Скомкала и изувечила душу. Заставила снова исходить безумным криком, корчиться в агонии и бессильно царапать ногтями землю. Завыть в голос, а потом недвижимо замереть, вспоминая прошлое, настоящее… все, что только было. Сперва — события далеких дней. Затем — последние месяцы. Вынуждая неверяще сверять время, проговаривать про себя даты. Что-то сравнивать, высчитывать и в ужасе понимать, что на самом деле все это было: погоня, девочка, Эиталле. Тот факт, что она тоже жива. Что она выжила, справилась, прошла сквозь Занд и вернулась к нему снова.
