— Анюта, пилотам виднее. Уверяю, всё будет хорошо, — попытался успокоить меня Матвей, но при этом он выглядел так, будто спокойствие катастрофически требовалось ему самому.
— Матвей, что-то мне подсказывает, мы не долетим до Мальдив…
— Я же сказал, мы попали в зону сильнейшей турбулентности. Турбулентность — это беспорядочное изменение давления, температуры воздуха, направления ветра и скорости. Если самолёт попал в зону турбулентности, значит, он находится между двумя потоками воздуха, нисходящим и восходящим. Пойми, это просто болтанка. — Матвей старался говорить как можно сдержаннее, но его нешуточное волнение по-прежнему выдавал дёргающийся лицевой мускул, напоминающий нервный тик.
— Турбулентность бывает разной, — заикаясь от страха, произнесла я. — Последствия пребывания в турбулентности бывают от болтанки до поиска на земле чёрных ящиков. Как думаешь, что именно ждёт нас?
— Аня, прекрати!
— Прекращаю, — почти шёпотом ответила я, чувствуя, как сильно пересохло во рту.
Я никогда не была на Мальдивах, но видела массу фотографий этих потрясающих островов. На фото множество коралловых островов с яркой, искрящейся водой и сияющим солнцем. Очень колоритные снимки.
У всех, кто летал на Мальдивы, восторженные и восхищённые отзывы. Я знала, что единственный международный аэропорт находится в столице страны — Мале, и он практически расположен на воде. Рядом с аэропортом — порт с катерами и гидропланами, которые доставляют туристов к отдалённым туристическим островам-отелям.
Матвей любил заниматься дайвингом и обещал открыть мне красочный подводный мир с чистейшей водой. Он был там не раз и говорил, что на островах своеобразная морская флора и фауна. А ещё я слышала, что на Мальдивах располагается один из самых крупных рынков по продаже ракушек, кораллов и различных экзотических морских животных. Помимо этого, Мальдивы — одно из самых романтических мест в мире для влюбленных. Только вот с каждой минутой нашего полёта мне всё больше кажется, что нам не суждено посетить это райское и романтическое место.
А дальше стало ещё хуже. От страшной качки создавалось впечатление, что самолёт трещит по швам и скоро развалится на части. Кто-то начал истерично визжать: «Мы падаем!» Тут же раздались крики, чтобы немедленно прекратили панику и сохраняли спокойствие. Белый как мел Матвей держал меня за руку и невнятно бормотал себе под нос, что ничего страшного, это всего лишь воздушные ямы, а самолёты так устроены, что вынесут любую качку.
Самолёт бросало из стороны в сторону, затем вверх, потом вниз, и всем в очередной раз казалось, что мы падаем. Пассажиры были вне себя от ужаса, а я вжалась в кресло и думала о той минуте, когда эта железная консервная банка развалится.
Самолет лихорадило, и нас вместе с ним. Кто-то плакал, кто-то молился. В салоне валялся багаж, выпавший с полок, по проходам катились тележки. Пол дрожал. Некоторые пассажиры оказались заперты в туалете, другие отказывались садиться в кресла, предпочитая сидеть на полу. О пристяжных ремнях не было и речи, но мы с Матвеем не думали расстегиваться. У сидящей на полу рядом с нами женщины началась истерика.
— Мы разобьёмся! — вопила она, хватая пассажиров за одежду. — Сделайте что-нибудь! Я хочу жить! Жить, жить! Мы погибнем!
Она кричала так до тех пор, пока в салоне не появился один из пилотов и строгим голосом приказал ей занять своё место и немедленно пристегнуться. Многим пассажирам было плохо, стюардессы разносили пакеты.
— Матвей, ты меня любишь? — Мне захотелось признания в самый неподходящий момент.
— Люблю, — буркнул Матвей, дав понять, что думать о любви ему сейчас хочется меньше всего на свете.
Когда нам велели вновь обхватить голову руками, пригнув её к коленям, мы не знали, что уже перед самым приземлением экипаж утратил контроль над машиной. Слёзы текли по моим щекам, живот сводило от страха, девушку справа рвало.
Лётчики, как могли, пытались остановить падение и сажали самолёт вслепую. Послышались страшный грохот, нечеловеческие крики и дикий свист. Меня ударило о переднее кресло и оглушило. Было такое чувство, что треснул металл. Паника усилилась. Некоторые кресла сорвало с мест, погас свет, разбились окна, самолёт во что-то врезался. Раздался взрыв, грохот, начался пожар. Послышались вопли ужаса, стоны и крики о помощи тех, кто остался жив.
Увидев окровавленную и, скорее всего, мёртвую девушку в проходе, я закричала от ужаса, у меня из носа хлынула кровь. Я с трудом осознавала, что нахожусь в эпицентре кошмара, и поняла, что, в отличие от других пассажиров, просто чудом осталась жива. Салон был полон дыма. Те, кто остался жив и не потерял сознание, смогли сохранить самообладание и искали выход из самолета.
В момент крушения сидящего неподалеку от меня пожилого мужчину выбросило в проход на металлический пол. Он сильно ударился головой, корчился в невероятных муках, просил о помощи и непрерывно твердил, что у него сломаны рёбра. Рядом билась в припадке больная эпилепсией пассажирка, лежал ребёнок с переломами, лишённый способности двигаться.
— Я не хочу умирать… Не хочу… — слышались сзади чьи-то стоны.
А затем начались хаос и жуткая давка. Оставшиеся в живых нашли аварийный выход, образовалась очередь. Все толкались, глотали дым и пытались выбраться наружу.
У горящего самолёта нас ждали пожарные машины, «Скорая помощь» и спасатели, которые пытались сделать всё возможное, чтобы вытащить людей живыми из чёрных клубов дыма. Окровавленные и обожжённые люди выпрыгивали из горящего самолёта на конструкцию наподобие надувного батута. Спасатели принимали их и сразу провожали к машинам «Скорой помощи».
Из-за дыма вообще ничего не было видно. Заметив, что Матвей потерял сознание от страшного удара по голове, я попыталась освободиться от ремня, но замок, как назло, заело. Тогда я расстегнула ремень Матвея и стала трясти его за плечи.
— Матвей, миленький, приди в себя. Нужно выбираться! Иначе сгорим! Матвей! Матвей, очнись. Умоляю тебя, очнись, — уговаривала я.
Матвей словно услышал мои слова и открыл глаза.
— Аня, что происходит?
— Мы упали.
— Мы живы?
— Если мы с тобой разговариваем, значит, живы, — говорила я, задыхаясь от дыма. — Мы с тобой в рубашках родились, если, конечно, сможем отсюда выбраться и не сгорим.
— У тебя лицо окровавлено. Из носа кровь течёт.
— Нос сломан. — Я сплевывала кровь и чувствовала, что у меня не только сломан нос, но и рот похож на зияющую рану. — Матвей, нужно выбираться, а то будет поздно. Такая давка.
Матвей встал, закашлялся от дыма и, нагнувшись ко мне, схватил меня за руку.
— Пошли, а то сгорим к чёртовой матери.
— Я не могу. У меня ремень заело.
— Что делать?! — запаниковал Матвей и вновь закашлялся от едкого дыма. — У тебя есть что-нибудь острое ремень разрезать?
