Итак, каждое утро к 8 часам я спешил в языковую школу. Оттуда бежал в Театр Амадео Рольдана, где в двух репетиционных залах базировалась труппа Алисии Алонсо.
Сам театр был построен в 1929 году на средства общества «За музыкальное искусство» («Pro arte musical»), которое устраивало на Кубе симфонические концерты и музыкальные вечера. Одним из организаторов и казначеем «Pro arte musical» была Лаура Райнери, концертирующая пианистка и мать Фернандо и Альберто Алонсо. Именно ей пришла в голову идея создать под эгидой этого Общества первую балетную студию. Руководителем стал русский танцовщик Николай Яворский, бывший участник «Русской частной оперы в Париже» Марии Николаевны Кузнецовой-Бенуа. Во время гастролей по странам Латинской Америки в 1930 году труппа распалась. Импресарио, как это часто бывает, забрал все деньги и скрылся, оставив артистов без средств к существованию. У Яворского не было денег, чтобы вернуться в Европу, и он застрял на Кубе. Чтобы хоть как-то прокормиться, устроился на работу в цирк на должность рабочего сцены и даже продавал сладости в фойе кинотеатра. Ночевать ему частенько приходилось буквально на улице, лежа на скамейке. Однажды на него случайно наткнулась Лаура Райнери. Убедившись, что перед ней не бродяга, а попавший в беду достойный человек, да к тому же еще и танцовщик русской школы, она предложила Яворскому возглавить балетную студию. Насколько тот мог преподавать, сказать сложно, не знаю даже, имел ли Яворский профессиональное хореографическое образование. Но как бы то ни было, именно он стоял у истоков национальной школы кубинского балета и стал первым учителем целой плеяды артистов, среди которых Фернандо, Альберто и Алисия Алонсо.
В балетной студии при «Pro arte musical» Николай Яворский преподавал до 1939 года, после чего возглавил аналогичную студию в Сантьяго-де-Куба. Не стало Яворского в 1947 году.
Первой партией, которую я станцевал в составе труппы Национального балета Кубы, стала Голубая птица из «Спящей красавицы». В Большом театре новые роли готовили по полгода, а тут мне дали всего две недели для ввода в спектакль. Главные партии танцевали Алисия Алонсо и ее тогдашний партнер Родольфо Родригес. Ответственность невероятная! Признаться, я даже запаниковал: справлюсь ли?! Однако, несмотря на то что роль была выучена наскоро, а также на неудобство наспех сшитого костюма и непривычность сцены, выступление прошло успешно. Закончив танец, я под шум аплодисментов убежал со сцены прямиком в гримерку, чтобы перевести дух. От жары в три ручья лился пот. Я рванул на себя оконную раму, чтобы впустить в помещение немного свежего воздуха, но получил обратный эффект. Из окна пахнуло жаром, как из раскаленной духовки!
Наутро вышли газеты с хвалебными отзывами, в которых меня называли… «bailarino soviético», что для меня звучало несколько необычно — ведь у нас слово «балерина» применимо только к женщинам, тогда как мужчин всегда именуют танцовщиками.
Итак, начало моей трудовой деятельности в Национальном балете Кубы было положено. За «Голубой птицей» последовали другие выступления, и повседневная работа закипела, приобретая свой ритм. На Кубе я перетанцевал весь классический репертуар: «Спящая красавица», «Лебединое озеро», «Шопениана», «Тщетная предосторожность», «Коппелия», «Жизель»… Кроме того, я танцевал в современных спектаклях: «Аполлон Мусагет» Баланчина, «Видение розы» Фокина, «Первое спряжение» — по поэме знаменитой уругвайской писательницы Аманды Беренгер, «Пульперия» в постановке Родольфо Родригеса. Эти балеты были недоступны советским танцовщикам, существовавшим за железным занавесом. Ну и, конечно, я танцевал практически во всех произведениях Альберто Алонсо, включая его собственную версию «Ромео и Джульетты» на музыку Берлиоза и «Кармен», первые постановочные прикидки которой делались на нас с Алисией.
Работать приходилось не только в репетиционном зале и на сцене. Частенько труппа в полном составе выезжала на сельскохозяйственные работы. В СССР это называлось «поехать на картошку», а на Кубе — «trabajo voluntario», то есть добровольная работа. Нас вывозили в поле, где мы либо сажали кофейные деревья, либо собирали юку — корнеплоды, похожие на продолговатые крупные картофелины. Извлекать из земли эту самую юку оказалось непростым занятием. Меня научили, что сначала ее надо мягко поддернуть, ни в коем случае не вытаскивать рывком — иначе оторвется стебель, а сам корнеплод останется в земле. Так я и дергал, пока не научился доставать юку целиком.
Работали на поле до глубокого вечера и, чтобы не возвращаться затемно в Гавану, ночевали здесь же — в больших ангарах с крышей из пальмовых веток. Под крышей сушились подвешенные на стропилах листья табака. Именно поэтому конструкции, в которых мы ютились ночью, назывались «табачные дома». Спать приходилось в гамаках, растянутых между опорами. И все было бы прекрасно, если бы не два обстоятельства — крысы и комары. Крысы носились по стропилам, не обращая на нас никакого внимания. Помню, как одна из них сорвалась и рухнула кому-то в гамак. Вот крику было! Еще страшнее были комары. С 6 часов вечера, как только начинало смеркаться, на нас с жутким свистом налетали целые эскадрильи кровопийцев. В первую же ночь нашу балетно-полевую бригаду искусали до такой степени, что, проснувшись наутро, мы не могли узнать опухшие лица друг друга. Потом раздобыли спирали от комаров, подожгли их в надежде спастись от укусов. Однако все наши усилия не возымели никакого действия — насекомые оказались совершенно устойчивыми к отраве.
Кроме выкапывания юки и посадки кофейных деревьев, приходилось рубить тростник. Дело это, надо заметить, без определенной сноровки изнурительное и опасное. Я с большим энтузиазмом в первый раз схватился за мачете, но уже через полчаса работы еле удерживал его в руке. Тростник грузили на специальные прицепы и с помощью советского трактора марки «Беларусь» отвозили на перерабатывающий завод, где из него выжимали сок. Однажды тракторист куда-то запропастился. Два прицепа битком, а везти некому. Что делать? Кто-то вспомнил, что в бригаде есть один soviético, то есть я. Трактор мне водить до этого не приходилось, но я довольно быстро освоил эту премудрость и возил прицепы с тростником на завод до тех пор, пока не появился профессиональный тракторист.
Словом, бывало всякое. Но тот энтузиазм, с которым артисты работали вне репетиционного зала, передавался и мне.
С самых первых дней на Кубе мне пришлось учиться терпимости, без которой, например, невозможно воспринимать патологическое отсутствие пунктуальности у местного населения. Например, если встреча назначена на 15:00, человек мог явиться на час позже и даже не извиниться за опоздание. На Кубе это никого не раздражает. Там никогда не войдет в обиход поговорка «не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня», поскольку любимое слово всех кубинцев — «mañana», то есть «завтра». Практически на любую просьбу вы услышите в ответ традиционное «mañana». Прошло некоторое время, прежде чем я научился воспринимать кубинцев такими, какие они есть. Толерантность, выработанная на Кубе, очень пригодилась мне позднее, когда я оказывался в других странах.
Я привыкал к языку, ритму недели без выходных, климату, транспорту и правилам дорожного движения, которых как будто не существовало для кубинцев. Что мне здесь пригодилось, так это знание механики, потому что машина, приобретенная мной со временем, часто глохла из-за грязного бензина или по другим причинам. Чинить ее приходилось самому.
