– Может кто-нибудь из вас сможет мне объяснить, – вышел к ним лекарь спустя целый час отсутствия. – Как этот мальчик умудрился сломать себе столько костей? По нему словно целое стадо прошлось, – но ответа не последовало. – Понятно, значит, ответа я от вас не дождусь, – присел на скамью, вытирая вспотевший лоб. – Я не стал его пытать, потому могу сказать только о тех костях, в которых уверен наверняка. У него в нескольких местах сломаны кости ног, трещина в тазу, раздроблены запястья и кисть левой руки. К тому же на правой полностью выбит локтевой сустав. По сути, можно сказать, что он полностью лишен обеих рук. Я не стал лишний раз освобождать его грудную клетку от перевязки, к тому же сейчас та помогает костям оставаться в нужном положении. Но даже с ней я точно могу сказать, что у парня сломано: пять рёбер, ключица и обе лопатки. Но самое главное, так это то, что у него треснул череп в височной доле. И только благодаря тому, что его тело вовремя оказалось, как следует затянуто, осколки костей не смогли причинить серьёзного ущерба ни мышцам, ни сосудам. Но жить парню осталось не дольше нескольких дней, если конечно все его мучения можно так назвать. Мне пришлось дать ему макового молока с белладонной, чтобы он хоть немного передохнул, но в любом случае за ним нужен постоянный присмотр. Если парень как-то неосторожно повернётся во сне, то неизвестно чем всё это может закончиться. Поэтому, я бы не оставлял его ни на минуту без присмотра. Жозеф, будь добр оставь отцу Филиппу бутылочку с белладонной. Вам придётся давать её каждый раз, когда будет прекращаться действие предыдущей дозы. В противном же случае он может умереть от болевого шока.
Проводив его, Филипп как отрешенный уставился на бутылочку, что покоилась у него в руке:
– Что он сказал?
– Он сказал что через два дня моя госпожа умрёт, – яростно сжал руки, стискивая зубы до противного скрипа, – а я даже не могу к ней приблизиться до тех пор пока не получу на это позволения.
– Он сказал, что Мария умрёт? – переспросил, словно желая услышать совсем другую трактовку этих слов.
Но, ничего не ответив, Михаэль отрешенно прошел мимо потерянного священника. Вот и настал тот самый конец, предчувствие которого не давало ему покоя. Конец, о котором уже несколько раз говорила и сама Мария. Теперь её жизнь измеряется часами проведёнными в наркотическом дурмане, из которого она может так и не вернуться…
Мысли полностью исчезли из его головы… Кто он? Что делает…? Куда бредёт…? И что ищет? … Разве этому есть смысл?… Нет, просто пустота… ни боли, ни страха – ничего.… Всё кончено.… Появилось чувство, словно вся его жизнь до этого момента была сном, и вот, он проснулся…. Лишив себя жизни… Больно думать. Нет, просто невозможно, а разве в несуществующем разуме способны возникнуть хоть какие-нибудь мысли? Он ведь даже не понимает куда идёт, куда хочет прийти, а может он отчего-то убегает?
Нет, всё слишком просто, в эту самую минуту Михаэль прекратил своё существование. Исчез с лица земли, оставив лишь оболочку.… Ушел куда-то далеко, настолько далеко, что весь этот мир перестал казаться реальностью. И, единственное, что он смог запомнить из окружающей его темноты, что… кричит…
– Тише девочка, сейчас я дам тебе лекарства и боль пройдёт. Доктор запретил тебе много шевелиться, – улыбнулась Марии незнакомая женщина, приглушая болезненный стон.
– Что со мной? – опустила взгляд на полностью перебинтованные конечности. – Неужели всё так плохо?
– Помни что на всё воля Божья, – протянула та кружку с водой. – Сильно болит?
– Терпимо. Позовите, пожалуйста, отца Филиппа, я хочу поговорить с ним.
– Святой отец сейчас на службе, но как только освободится, я обязательно его позову.
– Спасибо, – бессмысленно уставилась в потолок Мария.
Голова кружилась, висок пробивало острой резью, а обессиленное тело сводило от обжигающе-мучительной боли. Пошевелить руками оказалось практически невозможно. Единственное, на что хватило сил и выдержки, слегка дрогнуть пальцами правой руки.
– Хорошо выглядишь, – с самого порога улыбнулся ей священник. – Куда лучше, чем вчера.
– Как всё прошло?
– Решила сразу о деле? Я тебя порадую, – подошел ближе, присаживаясь около неё. – Его родители приходили на утреннюю службу. Очень извинялись за то, что не поблагодарили нас ещё ночью. Спрашивали всё ли с тобой в порядке…
– И что вы им ответили?
– Сказал, что несколько дней нужно будет отдохнуть, и ты сможешь лично принять их благодарность.
– А если серьёзно? – хладнокровно поинтересовалась Мария, готовясь к абсолютно любому ответу. – Я ведь не вчера родилась, Филипп, и не первый раз оказываюсь в руках лекарей. Не могу, как следует пошевелить ни рукой, ни ногой. Голова болит, и дышать сложно.
– Ничего, – искусственная улыбка не сходила с его бледного лица, – вот полежишь немного, и всё будет хорошо.
– Филипп, человека, который может просто отлежаться, не станут накачивать белладонной. Поэтому, пока ещё могу здраво мыслить, хочу знать, что со мной.
– Лекарь… не мог ничего сделать. У тебя слишком много переломов и даже если бы ты поправилась, то уже не смогла…
– Если бы поправилась… – выделила последние слова, отворачиваясь от парня. – Значит, уже не поправлюсь. Я умираю?
– Мария…
– Понятно. Если можно, то оставьте меня одну. Я бы хотела отдохнуть.
Выполнив её желание, Филипп вышел вон. Сейчас он ничего не мог, как следует сказать. Хотя… Разве можно сказать что-либо толковое человеку, которому осталось жить чуть дольше суток? К тому же, Михаэль так и не вернулся и вся забота о Марии, прямиком легла на его плечи, тем самым лишь усугубив текущее положение дел.
Продолжив заниматься своими привычными делами, Филипп больше не заходил к девушке, решив дождаться, когда его сами позовут. Так день подошел к концу. И также сыро и бесцветно начался следующий день. Священник с ужасом ждал, когда же его позовут, понимая, что через столько времени единственное что будет между ними с Марией – прощание.
– Как она, Югетт? – подошел Филипп к седелке, пока та управлялась на кухне.
– Всё так же, как и прежде. Вы ведь не видели её со вчерашнего дня, святой отец, – присела около него женщина, – а теперь дела у девочки совсем плохи. Лежит словно живой труп. Практически не говорит и, конечно же, не двигается. Картина прямо сказать не совсем приятная. Снова отказалась от завтрака, сказала, что не стоит впустую переводить на неё продукты. И практически не принимает маковое молоко с белладонной, хотя я всё равно стараюсь понемногу добавлять его в воду, чтобы эффект не успевал пройти.
– И не смущает вас, давать Марии наркотик против её согласия?
– Отнюдь. Я прекрасно понимаю, что вы злитесь на меня за мак, но мне становится больно только от одного её вида. Можете ругать меня за это столько, сколько посчитаете необходимым, но по-другому нельзя. Оставлять её в подобном виде – жестокость, а я не могу возложить подобное на себя. К тому же, если бы это было так плохо, как вы об этом говорите, то лекарь бы его и не оставил.
