– Нам следует написать послание в Сантерру, – прервал напряжённое молчание советник, понимая, что разговор зашёл в тупик. – На счету каждый час.
* * *
День одиннадцатый.
– Ты не можешь всё время прятаться! Выходи! – голос глухим эхом раскатывался по каменным сводам старинной белой арки. – Я уверен, что ты выбрала бы розы, но их шипы пугают тебя! Значит, ты прячешься за виноградником!
Из-за раскидистого зелёного водопада, увешанного спелыми гроздями тёмных ягод, послышался игривый смешок.
– Вот ты и нашлась! – Уильям ринулся сквозь живую изгородь и оказался в тесном закутке между двумя белёными стенами монастыря и изумрудным занавесом ползучего растения, лицом к лицу с Мари.
– Ты снова нашёл меня, – наигранно расстроенно вздохнула девушка и тут же с улыбкой взяла юношу за руки. – Сыграем ещё?
– Нет, – серьёзно ответил тот. – Сначала, мне нужно поговорить с тобой.
– Говори, – продолжала улыбаться Мари. – Здесь такое укромное местечко, можно говорить сколько угодно!
– Я… я должен сказать тебе, – начал Уильям нерешительно, – одну очень важную вещь.
– А она не может подождать? – девушка вдруг подошла ближе, вплотную. – Я совсем не настроена говорить о чём-то серьёзном, её губы легко коснулись чуть загорелой щеки. – Я хочу совсем другого…
– Погоди, – простонал он, ощущая, как тонкие горячие пальцы уже скользят по его спине, забравшись под свободную рубашку. – Это срочно.
– Неужели так срочно? Значит, ты хочешь оставить меня на потом? – она, не дожидаясь ответа, впилась в тонкие губы. Уильям простонал ещё что-то, но руки уже сами развязывали шнуровку её платья.
Белая льняная рубашка упала на густую траву под ногами, Мари, закусив губу, провела пальцами по открытой груди возлюбленного, подняла на него глаза и медленно обнажила одно плечико, слегка спустив рукав. Потянулась ко второму, и в этот миг юноша, не сдержавшись, снова прижал её к себе.
– Я должен сказать, – кое-как произнёс он, покрывая шею девушки страстными поцелуями, ощущая, что уже не властен над собственным телом. – Мари, – тонкие ручки ловко ослабили его пояс. Уильям с силой сжал её в объятия, придавил к холодной стене, продолжая целовать и шептать. – Нам нельзя… Нельзя больше этого делать…
– Но ты ведь так хочешь, – вторил горячий шёпот у самого уха. – Почему нет?
– Потому что… Ты моя сестра, Мари, – произнёс наконец он, сжимая желанное тело ещё сильнее. – Ты внебрачная дочь моего отца, – руки скользнули по почти обнажившейся девичьей груди. – Но я не могу… Не могу сдержаться, – пальцы потянули тонкую ткань платья вниз.
– Ты, – послышался надорванный шёпот девушки, и голос её будто бичом ударил по сознанию виконта. Он отпрянул, понимая, что совершил ошибку, не решив ещё только, что именно было ошибкой – сказать Мари правду или, зная эту правду, продолжать предаваться запретным мечтам о возлюбленной. Уильям всё ещё прижимал к себе дрожащее тело девушки, а та, стараясь натянуть платье обратно на плечи, глядела на него с лютой ненавистью, глазами полными слёз обиды и предательства.
– Мари, – шепнул юноша в надежде, что сможет придумать хоть какое-то оправдание, или его прямо сейчас поразит молния с разгневанных небес.
– Ненавижу, – прервал его отчаянные размышления тихий шёпот. – Ненавижу тебя…
Сердце на миг остановилось, тело вдруг похолодело и онемело. Уильям резко открыл глаза, проснувшись в темноте своей тесной кельи, сел на кровати, пытаясь прогнать обрывки кошмара. Подобные сны мучили его с самой первой ночи в монастыре, и юноша уже почти потерял всякую надежду выспаться. Весь день Мари не покидала его мыслей, как он ни старался отвлечься, а затем приходила и ночью, чтобы сказать влюблённому брату лишь то, как сильно она его ненавидит. Заточение в надёжных стенах святой обители постепенно превращалось в ад…
Юный виконт попал на приём к епископу Бенедикту II четыре дня назад, тогда он очень смутился количеству стражи, окружавшей старика. А тот лишь добродушно усмехнулся, услышав от гостя просьбу поговорить наедине, и без лишней гордости объяснил, что и сам рад бы остаться в одиночестве. Но его «дети» – верные послушники, монахи из бывших военных, ни на секунду не оставляют несчастного в покое, дежуря рядом с ним и днём и ночью, готовые, в случае чего, закрыть его собственной грудью и принять смерть в любой момент. На Бенедикта, бывало, покушались и во времена его молодости. Не всем нравился честный и неподкупный сановник, обладающий такой властью, но Бог миловал, и священник всегда оставался жив, а сейчас, когда он совсем состарился и здоровье стало подводить, послушники не могли не опасаться за его жизнь вдвойне. Тем более, что близилось время коронации, и многие подозревали, что герцог Аделард хотел бы видеть на его месте совсем другого – более сговорчивого человека.
Уильям не стал тогда долго мяться, доверившись мнению Бенедикта о верности своих стражей, он сразу открыл своё имя и показал на всякий случай документы и письмо от своей матери, где она настаивала на встрече сына с его преосвященством.
Священник, на удивление юноши, очень радостно встретил эти вести, тут же приказал принести монашескую одежду и велел приготовить комнату в монастыре за городом. Виконт не совсем понимал, к чему нужна такая спешка и секретность, но спрашивать ничего не стал, ему и без того хватало дурных мыслей, а старики, как он всегда считал, не умеют отвечать на вопросы прямо, а говорят всегда загадками. «Лучше дождаться всех ответов от матери», – решил тогда Уильям. И в тот же день он был подстрижен, переодет и переименован.
– Я с радостью наблюдал бы настоящее рождение монаха сегодня, – говорил Бенедикт, глядя тогда на преобразившегося виконта, – но, кажется, тебе не помешают в будущем наследники.
Уильям натянуто усмехнулся, хотя и не понял шутки и уже через полчаса был отправлен с ещё двумя монахами на открытой повозке с провизией в пригород Сантерры. А слуги, приехавшие вместе с ним, накормлены и отпущены епископом на все четыре стороны без уточнения дальнейшей судьбы их хозяина.
В крошечное окошко кельи проникли первые лучи восходящего солнца. Снова ложиться спать не имело смысла, так как с рассветом будили всех монахов, а о том, что новый гость вовсе не монах, знали только епископ и та стража, что присутствовала при «постриге», который, надо сказать, заключался в полном сбривании волос – так уж было заведено в Ладлере. Даже сопровождающим Уильяма братьям его представили как новопосвящённого.
Юноша поднялся с кровати, по старой привычке провёл пальцами по голове, надеясь убрать нависшие на лицо пряди курчавых волос, но рука легко проскользила от лба до затылка, не увязнув в запутанных локонах, от этого ощущения по телу пробежали противные мурашки. Они каждый день напоминали ему о том, где он находится и о безвыходности своего положения. Из коридора послышался призывный звон колокольчика – вот и сигнал к подъёму.
– Как вовремя, – скривив губы, буркнул Уилл и потянулся за одеждой.
