– Всё-таки попались, – усмехнулся Удо, облегчённо вздыхая и глядя с ожиданием на спутника.
– Хотелось бы верить, – тот сбросил с себя налетевшие с багряно-жёлтых деревьев влажные листья. – Нужно забрать лошадей и поспешить обратно в монастырь.
– Наши лошади и из деревни выйти не успеют, как попадают замертво, – помотал головой монах. – Мы их загнали.
– Загнали или нет, но выбор невелик. Проедем сколько сможем.
– Можно пройти через лес напрямик, – вкрадчиво произнёс Удо. – Часа через четыре будем дома. У отца сейчас не лучшие времена, но он сумеет помочь нам с одеждой и лошадьми.
– Я не хочу тревожить его, – покачал головой Анкэль. – Мы справимся сами.
– Прекрати, – дружественно возразил собеседник, – у тебя наконец есть возможность снова его увидеть, а ты пройдёшь мимо? Я знаю, что ты хочешь встречи.
– Зачем? – монах гневно сощурился. – Я не хочу тревожить его раны.
– Он любит тебя, – продолжал настаивать Удо.
– Он стыдится меня! – отрезал Анкэль, да так сурово, что спутник его замолчал, недоумённо хлопая глазами. – Все эти годы он стыдился своего поступка! Я видел это в его глазах, когда бывал здесь! В его письмах! Он пытается просить у меня прощения и не может принять того факта, что мне не за что его прощать! Я знаю прекрасно, какие были времена. Скольким приходилось жертвовать и…
– А ты хоть раз говорил ему, что простил?! – перебил вдруг расшумевшегося брата Удо. – Ты говорил, что понимаешь, что знаешь, как было тяжело! А ему нужно было услышать совсем другое!
– Это одно и то же, – бросил тот, складывая руки на груди.
– Нет! – взорвался Удо. – Не одно и то же! И ты прекрасно знаешь это! А отец знает, что в глубине души ты всё ещё не простил его.
– Глупости!
– Нет! Ты зол, что он смог вырастить своего сына, а тебя отдал в монастырь, потому что ты не был родным.
– Нет! Это не важно!
– Важно! Потому что именно поэтому он не принял тебя, как часть семьи!
– Это не имеет значения!
– Ты зол, потому что он не смог полюбить тебя, потому что предал твою надежду!
– Я счастлив, что попал в монастырь Сантерры, ясно?! Это было лучшим, что он мог сделать для меня!
– Лжёшь! Даже голос твой дрожит, выдавая тебя! Ты лжёшь самому себе!
– Что ты хочешь услышать?! – Анкэль сжал кулаки, его грудь часто вздымалась, а сердце колотилось от гнева и непонятной обиды, затмившей всякое воспитание и здравый смысл, присущий послушнику. – Что я не могу простить его? Да! Не могу! Когда я остался один, когда родители умерли на моих руках, истекая кровью, я был на краю отчаяния! Тогда его доброта спасла меня, и я верил, что это было то самое душевное тепло, что дарует мне спасение, верил, что это было отцовской любовью! Три года мы с тобой шли бок о бок, как родные братья! Он учил нас, ругал, воспитывал как равных! За этот срок я так привык, так полюбил эту семью… – монах отвёл потускневший взор. – Представь, что я чувствовал, когда он сказал, что мне нужно уехать? Как я должен был отнестись к этому? – он вновь взглянул в серьёзные глаза спутника, но уже не с гневом, а с растерянной печалью. – Я чувствовал себя преданным. Я не хотел уезжать. Но заставлял себя верить, что понимаю его мотивы. Понимаю всю тяжесть его ноши – жить на жалкие гроши, что давал клочок бесплодной земли за домом и оставаться милосердным, благотворительно поддерживать едва ли не всю деревню и растить двоих сыновей. Я заставил себя поверить, что это было слишком тяжело и что моё исчезновение облегчит его ношу. Но он, спустя столько лет, продолжает просить прощения…
– Пойми, – неожиданно тихо, с надеждой заговорил Удо, – он знает, что его поступку нет никакого оправдания, в этом отца не переубедить. Он чувствует своё предательство и раскаивается в нём. Он раскаивался каждый день, с того самого момента, когда ты шагнул за порог нашего дома. Он корил и проклинал себя и только из-за твоей улыбки… Той фальшивой доброй улыбки, которой ты одарил нас на прощание, он не мог позволить себе просить тебя вернуться в ту нищету, в которой мы жили тогда. Твой отъезд ничего не решил, не стало лучше… Совсем не стало. Только хуже. Он часто говорил, что если бы мама была жива, она не дала бы ему так оступиться. Поверь, он и по сей день сам себя не может простить, хотя знает, каким ты вырос под присмотром настоятеля, и что в монастыре тебе не пришлось ни в чём нуждаться.
– Главное, в чём я нуждался – это семья, – едва слышно произнёс Анкэль, отвернувшись.
– Поэтому отец так глубоко ненавидит себя за предательство! Да, он стыдиться смотреть тебе в глаза, и ему больно даже говорить о тебе! Но это не значит, что он хочет о тебе забыть!
– Как мне сказать ему? – вновь заговорил монах, одарив собеседника ещё более безнадёжным взглядом. – Как сказать, что я хочу бывать дома чаще? Что хочу говорить с ним, делиться своими бедами и радостями, помогать и поддерживать?
– Тебе достаточно перестать избегать его взгляда и самому посмотреть в глаза, – улыбнулся Удо. – И он всё поймёт.
– Я действительно был зол, – вздохнул Анкэль с едва заметным облегчением. – Но я простил его уже очень давно. Потому что люблю как родного отца. Несмотря на все ошибки прошлого.
– Так давай же вернёмся домой вместе и порадуем старика, – Удо хлопнул брата по плечу. – Я тоже давно не бывал дома. Погрузился с головой в свои переживания.
– Прости, что не поддержал тебя, когда ты был в печали, – виновато улыбнулся в ответ монах.
– Ты поддержал меня тем, что был рядом в своём всепонимающем молчании. Одно оно всегда делало меня сильнее.
– Но я мог отговорить тебя от пострига. Ты ведь никогда не хотел быть монахом. Вечно причитал, когда приезжал повидаться со мной, – Анкэль усмехнулся.
– Нет, в конце концов, это спасло меня от скверных мыслей и деяний. Вдобавок, я получил свою награду, – он подмигнул собеседнику, опираясь спиной на влажный от оседающего тумана ствол дерева, закидывая руки за голову. – И хотя моя невеста была сердита, что я откладываю свадьбу после столь долгого её ожидания, когда она узнает истинную причину задержки, думаю, будет мной гордиться.
– Значит, моя задача теперь – сберечь тебя для невесты? – рассмеялся монах, глядя на довольный вид брата.
– Не ты меня в это втянул, – покачал головой Удо. – Я пошёл добровольно и сам отвечаю за свои поступки. Да и вернуться живыми нам обоим необходимо – хочу чтобы ты погулял на моей свадьбе!
– Ты искушаешь мою терпимость, – совсем развеселился Анкэль. – Много вина, прекрасные девушки и танцы ночи напролёт! Я правильно представляю себе свадебную пирушку?
– Моя свадьба будет именно такой! – он поддержал брата смехом. – Хотя, думаю, отец сумеет нас вовремя успокоить.
– Спасибо, – Анкэль снова улыбнулся, на этот раз тепло и благодарно. – Я чувствую, что тяжёлый камень готов покинуть моё сердце. Мне стало легче говорить с тобой, теперь я хочу поговорить с отцом.
