— Ладно, — подумав, согласился Акулов, — видел я этого мужика случайно в одном месте. Магазинчик есть такой христианской литературы. То ли секта у них какая-то, то ли что другое. Это на Ваське, на Пятой линии. У них в окне всякая такая хрень выставлена. И вот иду я мимо, смотрю — мужик этот внутри сидит и с какой-то бабой разговаривает. Ну мне что до этого? Я — в сторонку, да и пошел оттуда.
— А сам-то что там делал? — спросил появившийся Николай, который слышал последние слова Акулова.
— Это мое личное дело, — снова Акулов облизнул губы.
— Да знаю я твои дела! — сказал Николай. — Там диспансер наркологический рядом, так ты небось у наркоманов документы покупал. Они за дозу родную мать продадут, а не то что паспорт.
— У меня все, — Ленская поднялась с места и едва не вскрикнула от боли в пояснице, — едем на Пятую линию.
Утром после сытного завтрака в гостинице Дмитрий Алексеевич пешком отправился в музей Коррер. Он хорошо выспался, и все, что случилось с ним вчера, казалось каким-то нереальным. Мертвое тело в церкви Святого Моисея, да было ли оно? Ведь он не видел лица этого человека. И его последующие блуждания по безлюдным улочкам Венеции. И посещение церкви Сан-Деметрио, которой, как оказалось, вообще нет в Венеции!
Но не мог же он проспать все это время на скамье в церкви Святого Моисея! И он помнит, что очнулся в гондоле, кто-то же его туда перенес? И заплатил гондольеру немалые, между прочим, деньги. Тут, в Венеции, бесплатно никто ничего делать не станет, а уж гондольеры и подавно… не зря их называют самыми богатыми лодочниками в мире!
Старыгин шел по набережной, понемногу заполняющейся туристами, и вдруг остановился.
Ему пришло в голову, что он может очень легко подтвердить или опровергнуть достоверность своих воспоминаний. Ведь он сфотографировал обе картины на камеру мобильного телефона. Достаточно показать эти фотографии итальянским коллегам. Они наверняка знают, в какой церкви хранятся такие замечательные полотна Тинторетто, и вопрос будет решен.
Дмитрий Алексеевич отошел в сторонку, достал свой мобильный телефон, открыл папку с фотографиями. И растерянно уставился на светящийся экран.
Снимков, которые он сделал в церкви Святого Деметрия, не было в памяти телефона. Все предшествующие были — вот венецианская лагуна, вот чайки на столбах вдоль фарватера, вот роскошные платья в витрине дорогого бутика (Старыгина привлекли в данном случае удивительные сочетания цветов), вот помпезный портал церкви Сан-Моизе… а дальше — пустой экран, как будто он снимал белую стену.
Что же это такое? Ведь он на всякий случай сделал по несколько снимков обеих картин — неужели ни один из них не получился? Неужели камера так не вовремя отказала?
Факт был налицо.
У него не было фотографий удивительных картин, не было доказательств того, что он их действительно видел…
Но он их видел!
Перед глазами Старыгина отчетливо стояли обе картины, обе «Тайные вечери», в его профессиональной, прекрасно тренированной памяти запечатлелись, как на самой лучшей фотографии, живые и выразительные лица сотрапезников.
Запечатлелась и таинственная надпись на второй картине — две строчки — «Secretum Secretorum» и «Каждый из тринадцати хранит свою часть тайны».
Это не был сон, не была галлюцинация — ни сон, ни галлюцинация не могут быть такими подробными, такими яркими и отчетливыми. Но тогда что же это было? Как все это объяснить?
— Простите, синьор, вам помочь?
Старыгин опомнился.
В волнении от неожиданного открытия он достиг уже собора Сан-Марко, обошел площадь и свернул к музею Коррер. Машинально предъявил на входе временный пропуск, который выдали ему вчера, прошел несколько залов музея, погруженный в свои мысли, и едва не налетел на музейного служителя, сухопарого мужчину лет пятидесяти в черном пиджаке с логотипом музея. Тот смотрел на странного господина с вежливым недовольством.
— Извините, — смущенно проговорил Старыгин, — я ищу госпожу Анджелу Контарини… доктора Контарини.
Он назвал имя своей коллеги для того, чтобы успокоить служителя, дать ему понять, что он — не сумасшедший, не подозрительный тип, а музейный работник. И его попытка удалась.
— Ах, так вы знакомый доктора Контарини! — Взгляд служителя потеплел. — Кажется, она находится в двенадцатом зале, это вон в том направлении…
Старыгин вежливо поблагодарил служителя и пошел в нужную сторону.
Он прошел несколько комнат, машинально разглядывая представленные в них картины. Картины были первоклассные, но Дмитрия Алексеевича трудно было чем-нибудь удивить, он повидал много первоклассной живописи. Задержался он только возле знаменитых «Венецианок» Витторе Карпаччо — две повидавшие всякого стареющие куртизанки с невозмутимым видом сушат на балконе, залитом солнцем, волосы, выкрашенные в знаменитый золотистый цвет…
В каком-то старинном трактате Старыгин читал в свое время, что сушить волосы после краски нужно было обязательно на солнце. Он полюбовался еще на собак и птиц, окружавших куртизанок, подмигнул павлину и пошел дальше.
Однако в следующем зале остановился как вкопанный.
Перед ним был портрет мужчины лет сорока.
На первый взгляд в этом портрете не было ничего особенного — Старыгин повидал немало таких работ. Что же привлекло его внимание? Что заставило его остановиться?
И тут же он понял.
Лицо этого человека было ему знакомо.
Он видел его на обеих картинах в призрачной церкви Сан-Деметрио — на одной картине этот человек был в запыленном плаще нищего странника, спутника Иисуса Христа, на другой — в роскошном камзоле венецианского патриция.
Так или иначе, это, несомненно, был один из тринадцати персонажей Тайной вечери.
Старыгин подошел ближе к портрету.
На табличке под ним было написано:
«Мастерская Якопо Робусти, прозванного Тинторетто. Портрет графа Джироламо Вилланова».
Ну конечно, мастерская Тинторетто…
Старыгин внимательно осмотрел портрет.
В правом нижнем углу он разглядел мелко написанные белые цифры — 26–17.
Фрагмент Евангелия, в котором повествуется о последней трапезе Христа с учениками, о Тайной вечере…
— Вот вы где! — раздался за спиной Старыгина мелодичный женский голос.
Он обернулся и увидел Анджелу Контарини. Сегодня итальянка была в простом черном платье, которое выгодно подчеркивало ее отличную фигуру. Волосы цвета палой листвы были скручены на затылке в небрежный, естественный узел. На шее у Анджелы была простая серебряная цепочка, правда, чудного, необычного плетения, из-за чего Старыгин сразу же определил ее как старинную. Впрочем, Старыгин тут же опомнился и постарался отвести глаза. Не дело это — пристально разглядывать малознакомую женщину.
