– Хотя с другой стороны – одному оно может и лучше… Никаких тебе капризов, истерик, то не так, это не эдак. Только ты все время должен, только ты виноват во всех бедах и неудачах, с тебя спрос за все. А взамен что? Безразличный взгляд и ужин из полуфабрикатов?
Лавров подлил Дену горилки. Было ясно, что аргентинцу уже давно и отчаянно хочется поделиться с кем-нибудь наболевшим. Виктор решил не перебивать дровосека и дать ему возможность излить душу. «Молодец, Лавров, скоро психологом сможешь подрабатывать…»
– Вот была у меня жена, – Ден залпом опрокинул содержимое своего стакана и занюхал рукавом. – И что? Жили под одной крышей, как чужие люди, могли за целый день и слова друг другу толком не сказать. Возвращался по вечерам домой и думал: «А зачем я туда иду?» Да я у соседской собаки видел больше радости от своего появления в доме, чем у этой стервы! В бары стал наведываться, чтобы только подольше не возвращаться в это болото…
Ден энергично поставил стакан перед Виктором, давая понять, что пора обновить.
– Тепла от нее не было, понимаешь? Нежности, уважения, понимания, чтобы знать, что тебя поддерживают и ценят в любой ситуации, чтобы было это ощущение тыла. Одни упреки, нытье, «голова болит», вон у подруги муж молодец, дом большой, жена в роскоши купается, а я всю жизнь на тебя угробила. А как тут станешь «молодцом», когда в тебя не верят?! Эх, да что там…
Виктору на секунду показалось, что на глаза Дена навернулись слезы – то ли от тягостных воспоминаний, то ли от ядреной перцовки.
– Так я стал лесорубом. А ведь был… пилотом… Как ж я летал!.. «Полубочка», «бочка», «петля Нестерова»…
Ден выудил из кармана сигарету, чиркнул одноразовой зажигалкой и глубоко затянулся.
– Подожди, подожди… – Виктор не мог поверить своей догадке. – Ден Мюллер… Так это ты на соревнованиях в Массачусетсе кубок взял?!
– Да, 15 лет назад.
– Как же, как же, помню. Браво, маэстро. Что еще можно сказать?
– Не издевайся, сеньор… Лавров.
– Да я не издеваюсь, сеньор Мюллер. Я до сих пор помню, как тебе вручали кубок, венок надели на плечи… А тебя все курить тянуло – хотел сбежать.
Виктор и Ден засмеялись вместе.
– Да-а-а, были времена, – с ностальгией в голосе произнес Ден.
Виктор прокашлялся от едкого табачного дыма. Ден курил какую-то редкую гадость.
– А теперь послушай, что я тебе скажу, темпераментный аргентинец. Тебе плохо?
– Плохо…
– А никто не говорил, что будет хорошо. Женщины? Ну, да… Они не такие, как мы. Они просто другие. Понимаешь? Нам никогда не понять, почему они подходят к зеркалу чаще, чем к мужу. Они никогда не поймут, почему мы смотрим футбол и даже когда радуемся – ругаемся!
Виктор вдруг заговорил очень эмоционально, если бы не цвет волос и явный акцент, со стороны можно было бы подумать, что он тоже аргентинец. Ден же только тихо сидел, слушал и хлопал глазами.
– Вот ты хочешь, чтобы она с тобой футбол смотрела? А ты с ней «Рабыню Изауру» – не хочешь! – продолжал Лавров.
– Да черт с ним с телевизором! А как же любовь до гроба?
– До чьего гроба? До твоего или до ее? Кто первый? Пожалуйста, соревнуйтесь! Но не надо напрягать друг друга. И тогда будут и гармония, и семейный покой… и дети…
Аргентинец в очередной раз проглотил содержимое своего стаканчика без закуски.
Где-то высоко над их головами черногорлый трогон легко перепрыгнул с ветки на ветку.
– А что дети? Никому мы не нужны! Дети, не дети… вот наплодишь, а потом они будут ждать, когда ты скопытишься и оставишь им дом, машину… В общем, что есть, то и оставишь…
– Зря ты так о детях, дружище. У меня растут дочки. Ради них и живу, и мотаюсь по всему свету. Приезжаешь домой – старшая умничает, младшая – пищит… Красота!.. А так что? Стариной трусить и воздух коптить? Без детей нельзя, Ден. Никак нельзя… Жизнь так устроена: они наши дети, как и мы чьи-то дети.
– Ну, может быть, ты и прав… – задумчиво вздохнул Мюллер.
Ден был уже изрядно выпивши – видимо, разбавил то, что еще не успело выйти из организма со вчерашнего дня. Он продолжил изливать душу:
– Я ведь матери своей почти не помню. Отец был немец. К фюреру приезжал… А она – горничная, молодая, ну и… А потом он уехал… в общем, через год я появился, в 65-м году. А он, старый козел, так и не вернулся…
Виктор слушал аргентинца, и вдруг его прошибло потом.
– А как звали отца?
– Отто… Говорили, он был археологом… Фамилию не помню.
– Отто Ран?
– Да-а, – удивился аргентинец. – А откуда ты знаешь?
– Работа у меня такая – все знать.
Виктор все еще не мог прийти в себя. Только тут он понял, почему этот дровосек казался ему таким знакомым. Пятьдесят лет назад у простой аргентинской горничной родился сын от нацистского преступника. Знал бы этот аргентинец, кем на самом деле был его отец…
Виктор стоял молча, уставившись в одну точку. Пьяный Ден Мюллер, который, оказывается, был вовсе не Мюллер, продолжал бормотать:
– Меня дед воспитывал – старый садист. Все через розги… Вот и не знаю, как это: быть ребенком с мамой и с папой.
– Никогда не поздно узнать. Вернись к своим детям, старик. Меньше требуй, больше чувствуй, понимай и верь. Поверишь в них – они тоже в тебя поверят, а тогда и уважать будут.
– Да?! – опять наивно спросил Ден.
– Только так и не иначе. А то так и будешь всю оставшуюся жизнь пить и с похмелья кидаться с топором на журналистов, – подковырнул лесоруба Лавров.
– А давай полетим? – Ден, пошатываясь, поднялся на ноги. – Это мой гидроплан. И ты знаешь, какой я пилот! Полетели!
– Куда? – удивился Виктор.
– А куда тебе надо? Я даже денег с тебя не возьму.
– Я никуда не собираюсь лететь. Мне пора обратно, в Барилоче, а ты пойди лучше проспись.
Собеседники не заметили, как наступила вторая половина дня. Виктор поднялся и протянул Дену руку. Пьяный аргентинец вместо того, чтобы пожать ее, бросился на шею новому другу.
Виктор стоял и не знал, что ему делать. Он никогда бы не подумал, что подружится с сыном… оберштурмфюрера СС Отто Рана.
* * *
Виктор и Анабель поднимались по трапу в рейсовый самолет.
– Расстояние от международного аэропорта Сан-Карлос-де-Барилоче, который называется Тениенте Луис Канделариа, до столицы Чили Сантьяго составляет восемьсот восемьдесят пять километров, – щебетала Анабель на русском языке. – Это около полутора часов лету.
– Хорошо не на ишаках, – буркнул Виктор.
– А что такое «ишаках»? – тут же спросила любознательная спутница.
