«Думаю, что да. Я поговорила с Бенджамином Холландом, и вместе мы кое-что поняли. В Израиле есть Тропа Иисуса. Вы когда-нибудь о ней слышали?»
«Нет, – ответил Макграт. – Просвети нас».
Макензи исполнила просьбу. Она попросила Харрисона подержать телефон, чтобы она могла показать сходства между Тропой Иисуса и маршрутом, по которому убийца совершал преступления. Она даже не закончила, когда услышала тихую, полную ужаса реплику Макграта: «Срань господня!»
В данной ситуации Макензи увидела в его ругательстве некую иронию.
«И какая церковь играет роль Капернаума на вашингтонской Тропе?» – спросила Ярдли.
«У нас два кандидата, – ответила Макензи. – Есть Монументальная баптистская церковь и районная Церковь Божия. Они расположены довольно близко друг к другу, и любая может стать следующей в его списке. Я бы попросила огородить периметр и даже выставить охрану у обеих до тех пор, пока мы не поймаем убийцу».
«Отличная работа, Уайт», – сказал Макграт.
Макензи услышала комплимент, но у неё не было времени им насладиться. Она чувствовала, что входит в кураж, ловит неслышный ритм, как делала всегда, когда приближалась к раскрытию дела.
«Я бы хотела поговорить с Эллингтоном наедине».
Макграт закатил глаза. «Ладно, – сказал он. – Ярдли и Харрисон, встретимся в полицейском участке Сёрд-Дистрикт. Не знаю пока, куда вам следует ехать дальше, поэтому нужно всё обдумать».
Ярдли и Харрисон быстро кивнули на прощание, и Макграт исчез с экрана. Перед Макензи вновь появилось лицо Эллингтона. Сейчас он казался веселее, чем в начале разговора пять минут назад.
«Тебе нужен напарник?» – спросил он.
«Если ты там занят, то оставайся. Возможно, тебе лучше остаться там до освобождения Симмонса. Кто-то же должен быть голосом разума».
«А ты куда?» – спросил Эллингтон.
«Хочу проверить ещё одну догадку, – ответила Макензи. – После разговора с женщиной на собрании в Александрии, я начинаю думать, что убийства – это не акт ненависти. Я думаю, они форма восхваления».
«Не понял».
Макензи рассказала ему о священнике, который говорил, что восхвалял мальчиков, которых насиловал, что они заменили для него Иисуса. Потом она рассказала о беседе с Бенджамином Холландом.
«И что это за догадка?» – спросил Эллингтон.
«Мне кажется, что убийца боготворит своих жертв. Он распял их так, как был распят Христос. Возможно, некоторых из них он уважал больше, чем других, поэтому рана на теле есть не у всех. Мне кажется, мы должны искать уволенного священника или пастора; того, кто испытывает огромное уважение к погибшим мужчинам…»
«Хорошая идея, – сказал Эллингтон. – Держи меня в курсе».
«Обязательно».
«Не хочу показаться эгоистом, но должен спросить: ты не знаешь, сегодня ты вернёшься домой?»
Вопрос должен был бы вызвать в Макензи разочарование, но она тоже почувствовала всплеск радости и страсти, который характеризовал пиковые моменты их отношений. Сейчас они были на пике; пике, который проходил как нельзя лучше. Одно лишь огорчало, что у обоих была очень важная работа, которая очень часто стояла на первом месте.
«Не знаю. Посмотрим. Если ты вернёшься первым, согрей для меня постель».
«С удовольствием. Береги себя».
Макензи улыбнулась, кивнула и закончила разговор. Потом она взяла со стола книгу Бенджамина Холланда и вышла из кабинета.
За окном на Вашингтон опускалась ночь, а Макензи казалось, что день только начинается.
Глава двадцать восьмая
Благодаря тому, что расследование имело приоритетный статус для Бюро, Макензи понадобилось сделать всего два запроса, чтобы получить нужный номер телефона. Этот номер принадлежал важному человеку, но, тем не менее, достался ей очень легко. Дозваниваясь викарному епископу Уиттеру, Макензи поняла, что то, как легко ей достался его номер, говорило о большой вере в её силы со стороны Макграта и всего Бюро.
Уиттер взял трубку после третьего гудка и, когда Макензи представилась, пришёл в нескрываемую ярость.
«Агент Уайт, в нашу последнюю встречу я дал ясно понять, что больше не хочу иметь с вами дела».
«Да, сэр, так и есть, и я…»
«Даже не продолжайте, – сказал Уиттер. – Вы были грубы и оскорбили мою веру. Будьте готовы к тому, что я свяжусь с вашим начальником и подам официальную жалобу».
«Это было бы неплохо, – сказала Макензи, – потому что именно он дал мне полномочия действовать по своему усмотрению в рамках этого расследования. Если вы позвоните ему с жалобой, готовьтесь ответить на несколько вопросов о том, почему вы препятствуете раскрытию преступления».
«Вы блефуете».
«Боюсь, что нет. Если хотите, я прямо сейчас дам вам его имя и личный рабочий номер телефона».
Мгновение Уиттер колебался, а потом наконец ответил. Он говорил тихим, похожим на шипение змеи голосом. Макензи представляла, как он крепко схватился за телефон и произносил слова, не разжимая челюстей:
«Хорошо. На Джорджина Авеню есть кофейня, называется «Каппа Джо». Знаете это место?»
«Кофе, – мечтательно заметила Макензи, а потом в порыве эмоций не смогла сдержаться и добавила. – Аллилуйя!»
***
Огромная очередь к прилавку говорила о том, что добропорядочные жители Вашингтона любят кофе. Макензи сразу заметила викарного епископа Уиттера в глубине кофейни. Сопротивляясь манящему аромату обжаренных зёрен, Макензи пошла ему навстречу.
Когда она присела напротив, Уиттер не был рад её видеть. Она не могла понять, что сделала в прошлую их встречу, что так его расстроило. Видимо, верхушка католической церкви не любит, когда ей в лицо откровенно говорят о прегрешениях их собратьев.
Макензи никогда не умела смягчать удар, чтобы кого-нибудь не обидеть. Не собиралась она делать это и сейчас, когда чувствовала, что близка к обнаружению ответов.
«Как я понимаю, вы до сих пор не знаете, что делать с этими убийствами?» – спросил Уиттер.
«На самом деле, у меня появилась довольно многообещающая теория, – ответила она. – Мы вышли на финишную прямую, но зацепок никогда не бывает слишком много. Именно поэтому я хотела с вами кое о чём поговорить».
«Снова будете обвинять?» – с недоверием спросил Уиттер.
«Вовсе нет. Я начинаю думать, что эти убийства не имеют ничего общего с ненавистью или местью. Мне думается, что убийца испытывает к жертвам извращённое чувство уважения – он прославляет их через символическое распятие. Он думает, что они заслуживают ту же смерть и почитание, что и Иисус».
Эти слова сильно подействовали на Уиттера. Злость уступила место чему-то другому – печали или, может быть, ужасу.
