Все замерли. Было слышно только тяжелое дыхание шокированных людей. В голове плохо переваривалось услышанное – 500 миллионов бумажных рублей были просто невероятной суммой.
Вперед выступила женщина в кожанке, и зычный ее голос оглушил притихшую толпу.
– Товарищи! Я член ЦК Партии и член Совета по управлению большевиков Одессы. Меня зовут Авдотья Марушина. По распоряжению революционного командования Одессы я назначена комендантом Привоза. Крупный торговый рынок города обязан внести часть денежной контрибуции, наложенной на весь город. Поэтому с каждой лавки, с каждого магазина мы ожидаем сумму от 1 тысячи до 10 тысяч рублей. Эти деньги пойдут на восстановление рынка и города. Мною принято решение арестовывать тех, кто не заплатит указанную сумму, и поступать с ними по законам военного времени. Поэтому проявляйте сознательность, товарищи, и помните, что ваше неповиновение заставит нас принять самые крайние меры. Это будет вынуждено, так как всем вам известно тяжелое положение в стране. Размер контрибуции с каждого магазина будет решаться в индивидуальном порядке. У меня все, товарищи.
Отступила назад. На площади по-прежнему стояла гробовая тишина.
Глава 10
Японец уходит в подполье. Военный комендант Одессы Домбровский. Налет на ювелира Ракитина. Вся правда о военном терроре
Таня стояла перед закрытой дверью ресторана «Монте-Карло», не веря своим глазам. Мало того, что ресторан был закрыт, так на входной, центральной двери висел огромный ржавый замок. Ресторан производил впечатление заброшенности, и было видно, что он не работает давно. Это было абсолютно невероятно – закрытая штаб-квартира Японца. Что бы ни происходило в городе, двери всегда были открыты – при французах, при деникинцах, еще раньше… А вот теперь…
Таня оглянулась по сторонам. Улица вокруг была пустынной. Казалось, даже редкие прохожие спешили проходить быстрее мимо опасного места – ресторана с потушенными огнями вывески, ведь все знали, кому он принадлежал. Для Тани это был удар ниже пояса. Растерявшись в первую минуту, она прислонилась к стене соседнего дома, чувствуя, что вот-вот упадет.
После того страшного собрания на Привозной площади люди расходились медленно. То, что произошло, буквально их добило, ведь большинство на Привозе составляли мелкие, небогатые торговцы, для которых и 100 рублей были неподъемной суммой, ведь продавали они свой нехитрый товар за гроши.
– Что же это делается, люди добрые?! – поднял руки вверх старик-инвалид, торгующий детскими свистульками. – Убили, ироды, без ножа зарезали! Какие тысячи? Чистая смерть… Смерть…
Страшно было слышать эти причитания, страшно было думать о том, что в них содержалась неприкрытая правда. Ведь действительно заплатить такие деньги для многих торговцев означало реальную голодную смерть.
Таня возвращалась обратно в лавку ни жива ни мертва, не зная, как сказать об этом Циле. Но оказалось, что Циля все слышала, прокравшись на Привозную площадь тайком от Тани.
Теперь Циля плакала в голос, вцепившись в распущенные волосы обеими руками, а Ида, худая, суровая, с обескровленными, в муке поджатыми губами, ходила из угла в угол, заламывая пальцы. После погрома Ида окончательно ушла от своего грузчика и теперь жила в доме на Молдаванке с Таней и Цилей. Дом едва успели привести в порядок после погрома, а Софу – похоронить. Но Таня собиралась переехать, и в свободное время смотрела другие квартиры.
– Ну что плакать, – рассердилась она, – слезами горю не поможешь. Попробую достать деньги.
– А вдруг у тебя получится? Ты же Алмазная! – с надеждой посмотрела на нее Циля.
– Алмазная! – фыркнула Таня. – Никакой Алмазной давным-давно нет! Ну у кого сейчас есть бриллианты, кто их носит? Те, с бриллиантами, давно свалили в Париж. Мои люди кошельки по углам тырят, а в кошельках – по 2 – 3 рубля. А ты говоришь…
– Мы погибнем, – резюмировала Ида, поджав губы еще больше, – просто подохнем с голоду.
– Ох, заткнись! – Циля снова разразилась слезами. На душе у Тани скребли кошки – лучше своих подруг она понимала всю безысходность их положения.
– Пойду к Японцу, – подумав, сказала она, – может, он чего придумает… Как не платить…
Однако к концу дня к ним в лавку пришли. Дверь без стука просто распахнулась, и на пороге возникла дама в кожанке, Авдотья Марушина, в сопровождении двух вооруженных солдат.
– Кто хозяин лавки? – Здесь, в магазине, дама вела себя совсем не так, как на Привозной площади, и Таня это сразу отметила.
– Ну я, – выступила вперед Циля, стараясь сдержать слезы.
– У вас мануфактурный магазин? Торгуете краденым?
– Никогда таким не торговали, – Циля побелела как мел, – шо это вам в голову взбрело? У людей берем старые вещи, перешиваем, так и держимся. Сами ведь знаете: товару нового сейчас нет.
– Ворьё, – дама прошлась по лавке, брезгливо схватила розовую кофточку с оборками, лежащую на витрине, швырнула на пол, – вонючее ворьё… Поставить бы вас всех к стенке… Развели контрреволюцию. И поставлю первыми, если не заплатите 1000 рублей. Слышала, ты, жидовка? С твоей вонючей лавки причитается контрибуция в тысячу рублей!
– Побойтесь Бога, мадам! – Циля побледнела так, что казалось чудом то, что она держится на ногах. – Откуда у нас такие деньги? Мы грошовая лавка! На сто рублей в месяц наторгуем – и то счастье! А тысячу рублей… Таких денег нам никогда не собрать!
– Ты слышала, что я сказала, жидовская морда! Не заплатишь – поставлю к стенке! И вертеп твой жидовский сожгу! Слишком с вами тут панькались при старой власти. Теперь будет вам все по-другому. Ты меня услышала, жидовская сволочь? Не заплатишь – всех пристрелю.
Закончив ходить по лавке, Авдотья Марушина ткнула сапогом ящик, в котором хранились отрезы тканей. От удара он отъехал от стены. Солдаты держали наготове винтовки. Было ясно, что, услышав приказ, они сразу станут стрелять. У них были тупые, ничего не выражающие лица – лица тех, кто без всяких сомнений и колебаний готов нажать на курок.
Но приказа открыть стрельбу пока не последовало. Сделав солдатам знак, как двум собакам, Марушина велела им покинуть лавку следом за ней. Они давно вышли, а Таня, Ида и Циля стояли на одном месте, застыв, и сохраняли страшное молчание. И это молчание повисло в воздухе.
Было слышно, как Марушина с солдатами вошли в соседнюю лавку, как оттуда донеслись причитания и вопли и разлились вокруг, как вода.
Таня, сорвавшись с места первой, обернулась к Циле и Иде:
– Я иду к Японцу. Я достану деньги. Будет чем заплатить.
Циля и Ида все еще молчали, когда Таня быстро спустилась по ступенькам лавки и ушла в ночь вдоль рынка, над которым разразилась беда.
Но Таня даже не представляла себе масштабов этой беды – до того момента, как, прислонившись к стене соседнего дома, застыла, вглядываясь в ржавый замок, висевший на двери ресторана. Японца здесь не было. И Таня не знала, где его искать.
